Грехи дома Борджа

Я отправилась к себе, намереваясь поспать. Тело сковала свинцовая усталость, однако ум был ясный, встревоженный ожиданием. Я вытащила из-под кровати дорожный сундук, достала письмо Чезаре, которое тот написал из Рима, и рисунок сира Леонардо. Сначала мне пришлось вынуть книгу рецептов моей мамы и письмо, полученное от Гидеона. Я удивилась, что сохранила его. Мне оно показалось странным и дерзким. В любом случае он давно должен был уехать.

Я разложила все эти предметы на своей кровати и уставилась на них, словно ожидая подсказки. Взяла в руки письмо Чезаре, перечитала, но элегантный слог, как всегда, остался для меня непонятным. Я отложила его в сторону, мой взгляд упал на рисунок – глаза, прикрытые тяжелыми веками, борода и усы, скрывающие изгиб рта. Чудесный рисунок, лицо узнаваемое, с легкой кривизной носа и мешками под глазами, но безжизненное, кусочек древесного угля и овечьей шкуры, секунда, пойманная и пришпиленная булавкой, как красивый мотылек.

– Мне жаль, – сказала я рисунку и внезапно пожалела обо всем, что мы не сделали вместе: о праздниках на катке, освещенном факелами, которые состоялись только в моем воображении, о летних прогулках в душистых садах, о неспетых песнях и неисполненных танцах, о стихах, какими так и не обменялись, и о всякой милой чепухе. Я всегда предполагала, что у меня будет будущее, а теперь вдруг его не стало, и все из-за удара какого-то наваррского меча. Прижав к сердцу рисунок, я опустилась на кровать среди прочих мелких напоминаний о моей земной жизни и расплакалась. Глаза жгло огнем, горло саднило, и мне уже казалось, будто я выплакала все слезы.

Я не подозревала о присутствии Анджелы до тех пор, пока она не села рядом на кровать и не обняла меня.

– Так-то лучше, – сказала подруга, гладя меня по волосам и спине, и протянула платок, вынутый из рукава, чтобы я высморкалась. – Нужно поплакать. – Я нашла утешение в ее ласковых словах и прикосновениях и попробовала улыбнуться, но она взглянула на меня серьезно. – После нападения на Джулио, – сказала она, – я внутри похолодела. Словно превратилась в статую или в одну из тех механических игрушек, что вывозят во время карнавала на платформах, – просто продолжала что-то делать. – Она неожиданно рассмеялась. – А ты меня осуждала.

– Ничего подобного. – Мне вспомнилось время, проведенное в Меделане после рождения Джулии. Разве это было осуждением?

– Нет, осуждала, в душе. Ты считала, мне следовало находиться рядом с ним, несмотря ни на что. Я ведь тебя знаю, Виоланта. Тебе даже говорить ничего не пришлось. И ты была права. Но я не сумела оправдать твоих ожиданий. Я думала: что, если он покажется мне отвратительным и он это почувствует? Насколько это было бы хуже? Не лучше ли проявить то, чего все от нас ждут?

– От нас?

– От меня и Лукреции. От Борджа. Беспощадность. Однако я ошиблась. Окажись я храбрее и честнее, Джулио не был бы замурован заживо. – Ее передернуло. – Поверь мне, Виоланта, и дня не проходит, чтобы я об этом не думала. А Джулия сейчас похожа на него, от меня ей не досталось ничего. Словно Господь сотворил ее, чтобы испытывать меня.

– В этом есть ирония. Он испытывает тебя тем, что послал дочь, а меня тем, что отобрал сына. – Сердце снова сжалось от горя. – Теперь мне его ни за что не вернут, да?

Анджела промолчала. Вскоре она похлопала меня по колену и произнесла:

– Чезаре воспитывала не его мать. Меня тоже. Большинство детей так растут. Никакого вреда в этом нет.

– Большинству детей хотя бы позволено знать, кто их матери.

– Ну, в данном вопросе Лукреция смилостивится. Теперь, когда он хорошо устроен в Карпи и вряд ли… его статус изменится, почему бы ему все и не узнать. Мы сможем вместе навещать его, когда мой муж и дон Альберто познакомятся. Давай подсунем жене Альберто тухлую устрицу, а когда она умрет, ты выйдешь за него замуж.

Анджела теперь сияла, раскачиваясь вперед-назад как ребенок, в восторге от собственного плана. Повторялась история Ферранте и Джулио, очередная неосуществимая задумка, дарящая иллюзию, будто она управляет собственной жизнью. Домашняя версия того, что́ попытался сделать ее погибший кузен со всеми его армиями и политиканством.