– Родимое пятно. В моей семье все с ним рождаются, но к семи годам оно исчезает.
– Что пятно означает? Проклятие или знак везения?
– Оно означает, что он еврей, – ответила я, но мадонна как будто не слышала.
Повернувшись к Элизабетте Сенесе, она велела:
– Пусть секретарь принесет мне домовую книгу. Мы должны записать время рождения и заказать гороскоп. – Затем она обратилась к повитухе: – Вы заметили по свечке, в котором часу перерезали пуповину? Мне показалось, это произошло вскоре после восемнадцатого часа.
– Да, герцогиня, на середине зарубки между восемнадцатым и девятнадцатым. Я оставила длинный хвостик, чтобы из него получился хороший мужчина, когда он вырастет.
Дамы захихикали, обменявшись грубыми шутками. В этой комнате, где было не продохнуть от духоты, как в утробе, мы давно перестали отзываться о наших мужчинах с уважением. Пусть мир возводит им хвалу за то, что они делают сыновей. Мы-то лучше знаем, что к чему.
Тут что-то начало подтачивать мое спокойствие, что-то, о чем я забыла, но должна была сделать, а все эти разговоры о хвостиках подсказали.
– Как ты его назовешь? – поинтересовалась мадонна, когда одна из женщин забрала младенца, чтобы помыть и запеленать.
Брис-милах, вот о чем я забыла. Я не могла дать имя младенцу до обрезания на восьмой день.
– Неужели до сих пор не решила? – не унималась мадонна.
– Джироламо, – быстро ответила я, чувствуя на себе взгляды всех этих улыбавшихся и сиявших женщин-христианок, – в честь моего отца.
Сказала и сама удивилась. Я действительно не думала об именах. Видимо, где-то в глубине души надеялась использовать первые семь дней Создания для того, чтобы подобрать имя. Но даже тогда я не предполагала, что остановлюсь на отцовском имени.
– Отлично. Очень подходящее имя. И ты к нему прибавишь, разумеется, имя Чезаре.
Я взглянула на сынишку, лежавшего на коленях у Анджелы. Она приступила к пеленанию и распрямляла ему ручки, прежде чем завернуть край льняной полоски. Я буквально пожирала глазами идеальное тельце во всей его наготе, каким его сотворил Создатель, таким же, как его отца.
– И Джулио, – произнесла Анджела. – Джулио должен быть одним из крестных. Джироламо Джулио Чезаре. Как звучит?
– Имя почти такое же длинное, как он сам.
– Он вырастет и будет ему под стать.
Он вырастет и будет цельным человеком, сохранив все, что дали ему мы с Чезаре. И он не узнает боли.
– Станешь его крестной? – обратилась я к Анджеле. – Никто лучше тебя не подойдет.
Подруга с сомнением посмотрела на донну Лукрецию, и та отвела взгляд.
– Я его тетка, – заметила мадонна. – Лучше разделить эту честь между несколькими, дать ему как можно больше защитников.
– И подарков, – добавила Анджела. – Что ты хочешь получить на крещение, малыш? Серебряные ложечки? Парчовую шапочку? Деревянную лошадку?
Ни одно из ее предложений, видимо, не впечатлило Джироламо. Он начал хныкать, связанный по рукам и ногам. Это были тоненькие, жалобные, волшебные звуки, от которых у меня в груди защекотало молоко.
– Дайте его мне, – попросила я. – Он, наверное, голоден.
Когда я поднесла его к груди и почувствовала, как он крепко сосет, по всему телу разлилась спокойная сила, ощущение полного благополучия, прогнавшее колики в животе и дискомфорт от кровавых прокладок. Я наклонилась, чтобы поцеловать его пушистую макушку, и осознала, какое это чудо, что он существует. Глядя в его немигающие глазки, я спрашивала себя, с чьими мыслями он покинул темные воды утробы – моими, Чезаре или своими собственными.