Грешные и проклятые

Я стала отползать назад, пока не заметила слабый проблеск света от входа в камбуз. Управляемая только животным инстинктом, я поползла туда на животе, в спешке ударившись головой о пластиковую облицовку кухонного стола. Свет в камбузе окончательно погас, но мне все еще были слышны вопли.

Оставляя следы чужой крови в коридоре, я отползала прочь от камбуза, потрясенная и беспомощная, как новорожденный детеныш. Наконец я вскочила и бросилась бежать, пока не упала.

Следующие несколько часов я шарахалась от любого движения. Я была явно не в себе, и голова болела так, что, казалось, была готова лопнуть. Шатаясь, я билась о стены и дверные проемы, как пьяный ноктайский моряк во время шторма. Где-то в глубине разума я понимала, что оставляю за собой следы крови, и кто-нибудь вроде Тренарда сможет найти меня по ним достаточно легко. Но тогда я подчинялась лишь одному животному инстинкту:

БЕГИ!

Наконец я немного пришла в себя в трюме корабля, недалеко от карцера, где все было тихо и спокойно. Отсеки для заключенных были наименее вероятным местом, чтобы добровольно проводить там время, и был определенный смысл в том, чтобы я пришла туда. Савларцы, вероятно, по причине каких-то суеверий, боялись этого места.

Бойня в камбузе поставила крест на моих теориях, что это имперский ассассин охотится за мной и моими сообщниками. Я была единственной из присутствовавших в камбузе, кто был связан со смертью Торн – и отделалась лишь новыми царапинами. Нет, там происходило что-то другое. О химо-псах много говорит тот факт, что я предпочла бы иметь дело с неким таинственным варп-феноменом, чем с бандой жаждущих мести савларцев.

Похоже, что в случае этих странных явлений присутствие других людей вокруг не очень помогает. Как бы то ни было, я оказалась единственной, кого пощадили в этой бойне. Более того, эта ужасная и таинственная сила спасла меня от превращения в мясной фарш.

Я дрожала от холода и страшно проголодалась. Внезапная пустота в животе напомнила мне, что я не ела почти два дня. Здесь еды не было, за исключением разве что трюмных крыс и тараканов. Но я еще не настолько опустилась.

Я заметила свое отражение в потускневшем медном радиаторе, части инфраструктуры отсека. Моя парадная ноктайская форма была перепачкана кровью и грязью. Это зрелище до некоторой степени привело меня в чувство; заставило думать, как разумный человек, а не перепуганное животное.

Я должна действовать, как-то нанести ответный удар. А что делают ноктайцы, когда все трудно? Работают и добиваются перемен к лучшему.

Шатаясь, я встала и сделала глубокий вздох. Еще не все потеряно. События в камбузе могли произойти из-за присутствия среди громил Кроддена несанкционированного псайкера. Должно быть, он окончательно поехал от перспективы убийства в такой близости от варпа. Дикие псайкеры – страшное дело, это всем известно. И, говорят, если даже один из них взбесится, то спасти тебя может только сам Бог-Император.

Может быть, в этом и заключается ответ, подумала я. Если это была сверхъестественная угроза – а события в камбузе со всей очевидностью указывали на это – мне следовало искать некоей духовной защиты. Не сказать, чтобы я была очень благочестивой в исповедании Имперского Культа, но когда попал в шторм, будешь готов укрыться в любом порту. Вопреки себе, я обнаружила, что шепчу молитву. Возможно, это поможет.

Я взглянула на свои часы. Это были вторые часы из пары старинных механических хронометров, которые Бульвадт подарил мне и Торн в один из редких моментов щедрости. Шестнадцать минут до окончания вечерней службы. Я еще могу успеть. Зная мое отношение к Имперскому Культу, Тренард едва ли догадается искать меня там, а савларцы избегали Имперской Церкви так, словно боялись попасть на костер.

Я поправила свою форму, насколько возможно, поплевав на пальцы, оттерла самые заметные пятна крови, и побежала на церковную палубу.

Михаил Гефсем был обрюзгшим типом лет пятидесяти, со слезящимися глазами и заметным горбом, кроме того, он страдал тяжелыми запоями. Когда он три месяца назад протрезвел, согласно ноктайским слухам, его характер стал еще хуже. Каждый год или около того он пытался покончить с пьянством, но у него никак не получалось. Вскоре он снова возвращался к самогону.

Рассказывали, что у отца Гефсема спина была сломана в рукопашной схватке с мятежниками в Дамокловом Заливе. Иные утверждали, что это далеко не вся история. Сам же Гефсем никогда не рассказывал об этом, сколько бы стаканов он ни пропустил. Как бы то ни было, это боевое ранение имело следствием тот факт, что Гефсем, во-первых стал пить, а во-вторых был официально признан негодным к военной службе. Десятилетия подавленного гнева и ежедневных болей Гефсем обратил в топливо для своей веры: пылающей, яростной убежденности, что еретиков, мутантов и ксеносов следует уничтожать как можно больше и чаще.

Я подошла к нему после вечерней службы, дождавшись, пока верующие уйдут, чтобы они не заметили моего лица.