Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова

Но в молодости отношение Вавилова к мистике было более сложным. Его решимость стать ученым возникла именно как результат борьбы с собственным мистицизмом. «До 10 лет, до поступления в школу я был ребенком, ребенком трусливым, одиноким, мистиком, мечтавшим, мечтавшим и мечтавшим до 15 лет, я был учеником и опять мистиком, мечтавшим об алхимии, чудесах, колдунах, любившим играть в магию, много и без толку читавшим и глубоко верующим ‹…› От мистицизма, заполненного жизнью, через псевдонауку, миросозерцательство я поднимаюсь к чистой абстрактной науке» (13 марта 1910). При этом риск рухнуть обратно сохранялся и признавался: «Куда меня кинут думы о войне, в глубины мистицизма, отчаяние скептицизма или тупое спокойствие?» (1 августа 1914).

Уже став ученым, молодой Вавилов участвовал в вызывании духов. «В сочельник Чебышев и Бартенев занимались спиритизмом. ‹…› Хорошо хоть был этот клочок мистического тумана, а то что-то грустно» (16 декабря 1914). Потом, правда, испытывал неловкость от этого: «Когда у нас поднимался треногий стол на две ножки, думал о связи всего этого столоверчения и столоподнимания с gravitation’s problem[536]. В самом деле, „духи“, поднимая столы, преодолевают силу тяжести. Вот, право, уж не тут ли искомая зацепка, не в спиритических ли экспериментах. Перед самим собою извиняюсь за эту чепуху» (4 января 1915).

Не всегда мистицизм описывался и как что-то совсем уж нехорошее. «Наше православие целиком – мистично, католицизм мистично-сентиментален, ну а лютеранство – просто какая-то пропись моралей. Ей Богу, немцы, мне вас было жалко, вы ведь – голые, ведь почти обезьяны, совсем нет мистического тумана, который окружает меня и всех нас» (22 февраля 1915). В очередной раз ловя и анализируя свой удивленно-философский взгляд на мир, 24-летний Вавилов признает: «В жизни я всегда был тем же, т. е. в конце концов – мистиком malgre moi[537], послушным внутренним, странным, инстинктивным порывам. Мир научил только скрываться, прятать ото всех самого себя и внешне приспособляться, чтобы не походить на выходца von Jenseits[538]» (3 января 1916). Весь период своей жизни с 1914 по 1941 г. (предшествующий «безрадостному материализму») Вавилов позже определит как «мистический агностицизм» (31 июля 1947).

То есть Вавилов, резко высказываясь о мистике, как минимум хорошо понимал, о чем говорит.

Смесь мистики и физики, по сути, – магия.

Есть многочисленные свидетельства того, что магическая сторона мира была важна для Вавилова. Как и в случаях с материализмом и сознанием, отношение Вавилова к такого рода вещам проясняется не только по его высказываниям (противоречивым), но и по некоторым особенностям поведения (в духе «практического иррационализма»), по его необычным интересам, по его отношению к чудесам, совпадениям и прочей чертовщине. Некоторые его поступки, привычки, увлечения говорят об особом отношении Вавилова к «прикладному мистицизму» даже больше, чем прямо зафиксированный в дневниковых философствованиях острый интерес к творческому «Я» в сочетании с общим антиматериалистическим настроением.