Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова

Но ранние дневники, в отличие от поздних, «фаустизмом» переполнены. Вавилов пишет о литературных особенностях драмы Гете и ее символике, о Фаусте как «мировом типе» (из ряда «всяких Гамлетов, Дон-Жуанов, и Дон-Кихотов» – 12 января 1911 г.), сравнивает Фауста Гете с Фаустами из других книг («…куда же ниже Гетевское произведение старой народной книги» – 24 января 1915 г.). В главе о литературных грезах приводились примеры отождествления самого себя с Фаустом. Нередки размышления о Фаусте как о реальном человеке: «Я не могу себе вообразить Фауста в пиджаке, в зеленом с крапинками галстуке, обремененного супругой и чадами, имеющего и любящего лошадей, читающего газеты, ходящего в театр и т. д. Между тем современные Фаусты именно таковы, современный Фауст похож на всякого… ‹…› …теперь не только все могут быть Фаустами, но и все на деле Фаусты. Хоть на грош да Фауст, хоть дурак и жулик, но Faust; Фаустовство теперь подешевело, его продают оптом и в розницу; дешево и крепко» (12 декабря 1910). Вероятно, в подобных рассуждениях слово «Фауст» обозначает обмен души на воплощение желаний. Однако и другой базовой компоненте легенды о Фаусте – магии, чудесам – тоже уделено должное внимание. «Фауст проводит свое время с чертями и бросается в магию не потому, что он „проклял знанья ложный свет“, а как раз наоборот, потому, что в магии-то этого света он и ищет» (12 января 1911). 8 октября 1914 г. на фронте – всего через несколько дней после случайно совпавших по времени получения посылки с томиком «Фауста» и появления в небе кометы – в пространной записи Вавилов разбирает «три дороги», открывающиеся перед Фаустом, – науку, магию и обычную жизнь, – и подозревает, что Фауст «бежит сначала к магии – науке, но какой, как вот эта комета Делавана ‹…› на бесстрастном Ньютоновском небе. Этого по меньшей мере можно искать. Религиозный и нравственный элемент, вплетающийся в тонкое материалистическое кружево знания». Магом называет Вавилов Фауста в стихах: «Мой Фауст был суровый, дивный маг» (14 марта 1915). В рассуждениях о Фаусте среди прочих ярких персонажей упоминается другой волшебник – Мерлин: «Леонардо, Парацельс, Мерлин – три фигуры, которые нужны, как мера для анализа гетевского Фауста. ‹…› Мерлин – титан, сверхчеловек ‹…› узнавший все, поймавший ту Лапласовскую формулу, после которой все тайное стало явным» (4 июня 1915). Магии уделено особое внимание и в одном из поздних (22 января 1942) комментариев к «Фаусту» Гете: «„У ворот“ кажется самой лучшей сценой всего Фауста. Народ, люди с их нормальным сознанием ‹…› рядом Фауст, на которого смотрят почти как на полубога. ‹…› И в конце магия. Дух и черный пудель. // Эту сцену можно читать сотни раз, без конца. Это и есть ключ к Фаусту-ученому. Природа – люди – великое сознание – магия. // ‹…› Фауст – трагедия о действии, а не о мысли, не об ученом, а о человеке. Наука отбрасывается с самого начала. Вместо нее магия, простое и бесстыдное средство овладеть большим. Почти воровство» (цит. по: [Келер, 1975], с. 229)[542].