Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова

Особым было отношение Вавилова к темноте. Уже говорилось, что молодой Вавилов считал себя «человеком ночи» (10 июля 1915). «Ночь – она моя, со своей зеркальной луной, звездами, мраком и тайной, а день – я его люблю, но в нем чужой» (5 января 1916). Чернокнижник Фауст, черная магия, силы тьмы… Так случайно вышло, что все свои главные научные опыты Вавилов проводил, высиживая по многу часов в полной темноте (метод гашения по порогу зрения). Также, помимо люминесцентных «ламп холодного света», Вавилов занимался приборами ночного видения: в годы войны руководил их разработкой и производством в Государственном комитете обороны. Позднее он исследовал как историк физики эпизод с фантастической «ночезрительной трубой» Ломоносова. При этом в обыденной жизни Вавилов, по воспоминаниям жены, «не терпел даже ночью полной темноты. Обязательно половина занавески на окне должна быть открыта. На ночном столике стояла лампа с самосветящимся абажуром, а около нее лежали кусочки какого-то вещества, светящегося ночью» ([Келер, 1975], с. 186).

Обе эти «околомагические» особенности поведения – обостренное восприятие случайности и необычное отношение к темной стороне мира – малозначительны. Сам Вавилов едва осознавал их наличие. Они почти незаметны на фоне явной аномалии вавиловского увлечения Фаустом, средневековой алхимией и прочей чертовщиной. Вот это свое увлечение – Вавилов вполне осознавал. «На днях, рассматривая на рентгеновском экране мои кишки и прочее, один врач выразился: „да у него вообще стиль готический“. Вполне правильно и не только в отношении скелета, кишечника и общей конституции, но и гораздо глубже. Средние века, Фауст, разноцветные витражи, алхимические бредни, „жил на свете рыцарь бедный“ – все это есть. Верно, стиль – готический» (12 марта 1940).

Выражение «готический стиль» можно соотнести с расхожим противопоставлением «темного Средневековья» рационализму последующих эпох. В сходном смысле – как противоположность рационализму – Вавилов также иногда употреблял слово «романтизм»: например, 18 сентября 1915 г. характеризовал войну как «романтическую, иррациональную», 12 марта 1940 г. сравнивал количество «романтизма и готики» в разных философских системах и т. п. В воспоминаниях он возвращался «к детству и веселому философическому романтизму 12–14 лет» (16 мая 1943). И «романтизм», и «готика» – воображаемый средневековый мир – однозначно нравились Вавилову. Музыка Баха переносила его в «средневековый рай» (14 декабря 1943). «Музыка прорывает окна в прошлое. Вальс „Фауста“: первый образ готических домиков, средневековой тайны, чертовщины, уюта – там навсегда и оставшихся. ‹…› …мальчишеские философски-ученые блуждания по лесам в 14 лет. Была же какая-то Фаустовская тайна во всем» (22 декабря 1943).

В истории Европы и готика, и романтизм остались в прошлом, закончились, исчезли. В истории Вавилова это произошло с его личным прошлым, детством. Детство, прошлое, воспоминания[547], «то, чего нет» противопоставляются у Вавилова настоящему, реальному, тому, что есть. «Так ясно становится, что прошлое – это то, чего больше нет и не будет» (20 апреля 1947). Дети, считал Вавилов, не отличают реальность от вымысла: в книге «Глаз и солнце» он писал, что лишь по мере взросления ребенок «постепенно все определеннее начинает отличать свои ощущения от внешнего мира, сон резко отделяется от действительности, обманы чувств – от реальности» ([Вавилов, 1928], с. 164–165). «…хочется назад к первоначальному миру, как в „сон“» (22 сентября 1947).

И Вавилов совершенно явно не хотел взрослеть.