Грязная работа

– Ч-черт! – произнесла Немайн и брызнула курящимся ядом по переборке. – Ой, прошу прощенья, что усомнилась в высочайшем тебе. Эй, голова-то бычья, а что с другого конца выходит?

– Ха, – сказала Бабд. – Ха. Это смешно.

– А какие мозги отыщутся под перышками? – ответил Оркус.

– Ого, ты подставилась, Немайн. Подумай, как сильно ты подставилась, пока я буду ночью убивать ребенка.

– Я с тобой разговаривал, – сказал Оркус. – На задание пойдет Маха.

Она проникла через крышу, сорвав округлый световой люк над четвертым этажом, и оказалась в коридоре. По нему тенью неслышно скользнула к лестнице, затем вроде как снизошла – ее ноги едва касались ступенек. На втором этаже помедлила у двери и осмотрела замки. Помимо врезного главного дверь запиралась на два засова. Она подняла голову, оглядела фрамугу с витражом, закрытую на крохотную латунную задвижку. В щель споро скользнул коготь, и с одним поворотом запястья фиговина отскочила и звякнула на деревянных половицах. Маха втянулась наверх – через фрамугу, а затем распласталась по полу, выжидая лужей тени.

Дитя она чуяла, слышала нежное посапывание малютки через всю квартиру. Маха переместилась на середину большой комнаты, замерла. Новое Мясо тоже здесь – она его ощущала, спит в комнате напротив той, где ребенок. Если полезет, она оторвет ему башку и заберет с собой на корабль – доказать Орку, что не стоит ее, Маху, недооценивать. Ее все равно подмывало забрать и мужчину – но только после ребенка.

Ночник в детской комнате отбрасывал тусклую розовую полоску в гостиную. Маха взмахнула когтистой лапой, свет погас, и тварь самодовольно мурлыкнула. Бывали времена, когда она могла вот так погасить жизнь человеческую, – быть может, времена эти вскоре вернутся.

Она скользнула в детскую, остановилась. Лунный свет сочился в окно, и Маха видела ребенка: девочка лежала в кроватке, свернувшись на боку и обнимая плюшевого зайку. Однако в углы заглянуть не удавалось – тени слишком темные и текучие, их не пронзить даже взору ночной твари. Маха подступила к кроватке и нагнулась. Малютка спала, широко раскрыв рот. Маха решила одним ударом вогнать коготь через нёбо ей в мозг. Получится тихо, папа найдет потом море крови, а Маха так и понесет детский трупик – подцепив когтем, точно рыбу на рынок. Она медленно потянулась к девочке, для надежности оперлась о бортик. Лунный свет блеснул на трехдюймовом когте, и Маха отпрянула – ее на миг отвлекла такая красивая искорка, – и тут на ее руке сомкнулись челюсти.

– Ебанама… – завизжала она, когда ее развернули и со всего маху влепили в стену. Еще одна пара челюстей схватила ее за лодыжку. Маха изворачивалась полудюжиной поз, но ни одна ее не освободила – как тряпичную куклу, ее швырнуло о комод, о кроватку, снова о стену. Маха пыталась цапнуть нападавшего когтями, вроде бы нашла во что вцепиться, но почувствовала, что когти прямо с корнями выдирают у нее из пальцев. Пришлось разжать хватку. Она ничего не видела, только чуяла сначала дикую, дезориентирующую суету, затем – хрясь. Маха изо всех сил пнула то, что держало ее за лодыжку, и оно ее отпустило – однако державшее за руку размахнулось Махой и запулило ее прямо в окно, спиной вогнав в решетки за стеклом. Маха услышала звон осколков о мостовую внизу, поднатужилась и с неистовой скоростью метаморфировала – пока не поняла, что просочилась сквозь решетку и падает на улицу.

– Ай. Блядь! – Крик донесся с улицы. Женский. – Ай!

Чарли щелкнул выключателем. Софи сидела в кроватке, держась за своего зайку, и смеялась. Окно у нее за спиной выбили, повсюду валялись осколки. В комнате опрокинули всю мебель, кроме детской кроватки, а в штукатурке на двух стенах зияли дыры с баскетбольный мяч размером. Дранка под штукатуркой тоже обратилась в щепки. Весь пол усыпа́ли черные перья, повсюду виднелись пятна, похожие на кровь, – но прямо на глазах у Чарли они испарялись.

– Папа, гава, – сказала Софи. – Гава. – И захихикала.

Остаток ночи Софи проспала в папиной постели, а сам папа сидел рядом на стуле, не сводя глаз с запертой двери и не выпуская из рук трости со шпагой. У Чарли в комнате не было окна, поэтому единственным входом – как и выходом – оставалась дверь. Когда Софи на рассвете проснулась, Чарли поменял ее, помыл и переодел в дневное. Затем позвонил Джейн – чтобы она гото-вила завтрак, пока он уберет стекло и штукатурку в детской и сходит вниз за какой-нибудь фанерой.

Нехорошо только, что нельзя вызвать полицию, вообще никого нельзя вызвать, но если от единственного звонка одного Торговца Смертью другому наступает вот такое, рисковать не стоит. Да и что скажет ему полиция про черные перья и пятна крови, которые на глазах превращаются в дым?

– Ночью кто-то кинул кирпич в окно Софи, – объяснил он Джейн.

– Ух ты – и до второго этажа докинули? Когда ты ставил по всему дому решетки, я думала, ты рехнулся, а теперь думаю, что нет. Туда надо заправить такое стекло с проволокой на всякий случай.