Грибники ходят с ножами

— Граница?! — Я вскочил, перегнулся, как мог, через ограду и стал вглядываться туда. — С кем?! — Я повернулся к Гаге.

— Ну, со Швейцарией... — неохотно ответил он. — Я ж говорил тебе — тут вся Европа сошлась...

— Со Швейцарией?! — Я еще больше перевесился через забор. Улица уходила за границу абсолютно спокойно.

— Сразу видно — человек оттуда! — заворчал Гага. — Сколько границ уже пересек — и все ему мало, подавай еще одну!

— А нельзя?! — Я встрепенулся.

— Сложно, — подумав, проворчал он.

— А помнишь — как ты ко мне, когда я в Венгрии был, из Австрии прорвался?!

— Ну — я тогда молодой... к тому же пьяный был.

— А сейчас? Слабо?!

— Ну все... ты мне надоел! — Он со стуком поставил кружку, подозвал официанта, что-то ему сказал. Мы встали.

— Что ты ему сказал?

— Чтобы пока не убирал — скоро вернемся.

— Скоро?!

Он не отвечал. Мы быстро, резко сели в автобус — тут уж я не ерепенился, — проехали несколько остановок, абсолютно в другую сторону, потом вдруг сели в вагончик, оказавшийся фуникулером, — он поволок нас над обрывами, пропастями.

— Куда же так высоко?!

— Альпы, старик, — отрывисто сообщил он.

— Ясно.

Мы вышли на обдуваемой ветром площадке, окруженной со всех сторон пространством. Чуть в стороне стояла деревянная кабинка с двумя как бы подвешенными жесткими сиденьицами и — широко раскинутыми крыльями.

— Планер, что ли? — дрогнувшим голосом спросил я.

Гага зловеще кивнул. Мы подошли, сели рядом в креслица... Ух!

Старушка-билетерша получила денежки, как-то по-славянски перекрестила нас... и отцепила. Грохот, сотрясение, резкий ветер, потом — глухой удар, словно обрывающий жизнь, — и небытие: тишина, неподвижность. Я открыл наконец глаза: под моим крылом кораблик внизу, на глади озера, был как игрушечный. Гага, растрепанный и словно надутый воздухом, что-то пел.

— Высота? — деловито осведомился я.

— Метров четыреста, — глухо (уши заложило) донеслось до меня. — Что — не любишь?!

— Ну почему?! Люблю!

— Вон видишь... беленький домик на мысу? — Гага, выпростав ручку, показал. — Италия, старик! — радостно выкрикнул он.

Осень. Коннектикут

Для меня перелет через Атлантику в Америку — в первый и, наверное, последний раз в жизни — был равносилен по волнению перелету через реку вечности — Лету. Предстояла встреча с друзьями, с которыми давно уже простился навсегда, увидеть которых казалось так же невозможно, как исчезнувших с лица земли. И — главное волнение — от предстоящей встречи с бывшим знакомым, встречаемым то на Литейном, то на Пестеля, который нынче ушел из ранга простых смертных, получил наивысшую в мире литературную награду, и, если раньше был гением только для нас, то теперь уже — для всего мира. Ну как с ним теперь разговаривать? С ним и раньше-то было разговаривать нелегко: его прерывистая, нервная речь, нищая надменность в сочетании с тяжкой стеснительностью заставляли его то дерзить, то краснеть. Уж лучше бы это был незнакомый Гений, Гений — и все, Гений — и слава Богу, а не тот конкретный и так ощутимый знакомый, рядом с которым прожиты десятилетия ленинградской слякоти, с которым были невыразимо мучительные отношения, тревожные — на краю бездны — общения. А как бы ты хотел — чтобы гений говорил банальности и общался как все? Нет уж! Соберись! Завтра — встреча. Ты тоже не лыком шит!

И вот — сутолока и гвалт аэропорта имени Кеннеди. В угол душного, без окон зальчика, похожего на бункер, абсолютно кубическая, невероятно черная негритянка-полисмен утрамбовывает “беспаспортных” (то есть не имеющих американского паспорта) для того, чтобы могли спокойно и неторопливо пройти те, кто этот паспорт имеет.

Потом — выход в тесный, пробензиненный подземный тоннель... Плотный старичок в шоферской фуражке бежит, размахивая табличкой с нашими фамилиями, и мы падаем в автомобиль. Вот это машина! Фуражка шофера кажется маленькой где-то там далеко впереди... Но какой приятный ветерок-кондишн, в какой легкий прохладный сон ныряем мы после многочасового напряга! Ну, не спи! Разуй глаза! Мы же выезжаем из тоннеля в Нью-Йорк! Но вместо небоскребов — почему-то дачные домики... Негритянка вытряхивает одеяло... Следующее пробуждение — шоссе, прорубленное в скалах, наклонные, параллельные шрамы-царапины по серому ровному граниту — даль впереди обозначается убывающими к горизонту двойными золотыми воротами “Макдональдсов”. И снова провал.

Стрекотание ссохшихся листьев под шинами — акустика уже другого пространства: мы вдоль высоких пятнистых деревьев подъезжаем к дачному домику, шофер трясет ключ в дверях — наконец, мы входим в душновато-сухое помещение — видно, давно этот домик для гостей пустовал!

Утром обхожу домик вокруг — скребут по плитам скукоженные листья, наша американская профессорша Елизавет Рив говорит по телефону из гулкого нижнего зала: “Иосиф? Уже выезжаете? Да, все здесь. Скоро увидитесь”.

От волнения я ухожу прочь, попадаю совсем уже в российские заросли. Спокойно, спокойно... Ну и что из того, что был твоим знакомым, а стал гением? Бывает!