Григорий Распутин. Россия под гипнозом

Ну а теперь об упоминавшихся нами ранее англичанах. Тех самых «союзничках», которых, по крайней мере, я всегда включаю в нарицательные кавычки. После падения династии Романовых они себя покажут в полной мере.

В начале минувшего века Европа напоминала яркий букет старых, устоявшихся монарших династий – Романовы, Габсбурги, Гогенцоллерны, Виндзоры… Такие все разные и вместе с тем – почти одна семья, по крайней мере, по благородной крови – все как один близкие родственники.

По иронии судьбы, Первая мировая война велась между двоюродными братьями – Николаем II и Георгом V – с одной стороны и Вильгельмом II – с другой. Братья братьями, но интересы государства, как известно, превыше всего. У родственников ведь так: любить – так до гробовой доски, ненавидеть – так до смерти. К началу семнадцатого года ни Николай, бывший когда-то для его немецких родственников «милейшим Ники», ни его брат («душка Вилли») уже не помнили той веской причины, из-за которой заварился весь сыр-бор. И если бы в их власти было остановить время, повернув события вспять, – ох, повернули бы… ох, замирились бы, выпив за здоровье друг друга по чарочке хоть тебе водки, хоть шнапса, хоть по хрустальному бокалу от мадам Клико. Жаль только, что история не приемлет сослагательного наклонения – ни повернуть, ни остановиться и ни обняться по-родственному…

А потому, когда в воздухе запахло не только грозою, но и повеяло холодом скорой расправы, Николай мог надеяться только на Георга, того самого «милого Жоржа», с которым находился в близкой родственной связи и имел много общего. Да и внешне Николая и Георга не раз называли «братьями-близнецами».

Известен, например, такой случай. В 1894 году, в день венчания русского цесаревича с немецкой принцессой Алисой, удивлённые петербуржцы с недоумением взирали на одиноко прогуливавшегося по улицам Северной Пальмиры наследника престола – слегка грустного и задумчивого.

– А где немка-то его? – роптал меж собой обыватель. – Как так, что Наследник разгуливает один-одинёшенек, без молодой жены? Нечисто что-то, небось конец света близится…

Когда слух, обросший мелкими подробностями и существенными уточнениями («…а бакенбарды-то, слышь, ноне у него совсем не те, что были на прошлый сочельник», «…усы-то, видать, цесаревич подбривать стал короче» и т. п.) дошли, наконец, «туда, куда надо», в Зимнем от души смеялись над тем, как ловко «лопухнулся» видавший виды и тёртый-перетёртый столичный обыватель, принявший за собственного наследника «совсем другого дядю», пусть и наследника, но «англицких земель».

В марте 1917-го состоялась встреча Павла Милюкова с британским послом Джорджем Бьюкененом, а через несколько дней английский посланник заверил, что правительство его страны положительно восприняло идею приезда на берега туманного Альбиона бывшего российского императора Николая II и его семьи.

Казалось, все препятствия на пути задуманного отъезда устранены, все условности соблюдены. Однако роковые обстоятельства сыграли над обречённым семейством злую шутку. Сначала тяжело заболели корью Августейшие дети; потом, затоптавшись на месте, всерьёз призадумался над безопасностью предприятия вечно сомневающийся в себе и в других премьер Керенский; затем начались стихийные беспорядки в Петрограде. Драгоценное время было безнадёжно упущено…

В конце марта в Петрограде получили телеграмму от личного секретаря Георга V:

«Его Величество… сомневается в том, что в настоящее время разумно пригласить в Англию царскую семью не только ввиду путешествия, но и… по соображениям целесообразности».

Произошёл исторический парадокс: английский посол – за, британское правительство – за, король… против. Тот самый «милый Жорж», подавив в себе родственные чувства, предпочёл извечный «британский эгоизм», пойдя навстречу общественному мнению. Английская же общественность, видимо, «заразившись» русским нигилизмом, в этот раз неумолимо… жаждала крови. С мнением же своих подданных дальновидные британские монархи привыкли считаться: даже спустя три столетия, не забыли они пролитую на плахе невинную кровь ни Карла I, ни Марии Стюарт. Ко всему прочему, английская пресса подняла небывалую шумиху, а сам король Георг с некоторых пор стал получать оскорбительные письма, нередко – с явными угрозами.