Григорий Шелихов

морехода. - Григорий Иванович недавно и сам препоручил мне составить

всеподданнейший доклад...

- Уж и доклад готов?! - с недоверием протянул Голиков. - А со

мною Гриш... Григорий Иваныч спорил: не к месту, мол, попы в

Америке... "Ци-ви-ли-зо-вать, грит, - насмешливо, по складам выговорил

Голиков не нравившееся ему слово, - американцев надобно, а не попов к

ним посылать! Поубивают американцы монахов за тунеядство и алчбу - не

оберемся хлопот", - пугал меня Григорий Иваныч...

- Обдумал и передумал! - оборвал Шелихов скользкие объяснения

Голикова, подчинившись предостерегающему взгляду Резанова. - Закрываю

сидение - устал, не обессудьте телесную слабость... Вот и строгий

лекарь мой идет! - кивнул Шелихов в сторону Сиверса, приближавшегося к

ним, размахивая огромным термометром, в сопровождении Натальи

Алексеевны.

Компанионы переглянулись. Они опасались не столько Сиверса, у

которого лечился весь Иркутск, сколько сурового и властного нрава

Натальи Алексеевны. Не в пример прочим купеческим женам, она держалась

с мужчинами свободно и независимо, умела показать свою силу и влияние

на мужа не только в домашности, но и в торговых делах. В разговорах

между собой компанионы называли ее "матрозкой", но в глаза держались

уступчиво: как-никак, первая русская женщина, ступившая на берег

Нового Света.

- Николай Петрович, ай-ай, нехорошо! - с улыбчивым упреком

обратилась она к зятю. Резанов с подчеркнутой предупредительностью

встал ей навстречу. - А еще слово дали: не пускать Григория Иваныча до

заботных дел... Нельзя ему кровь волновать! И вы, господа заседатели,

без конца! Пустила вас, как добрых людей, о здоровье проведать, с

возвращением от смерти проздравить, а вы... Распускаю заседание!

Гришата, тебя Федор Иваныч обслухивать будет, а гостей я сама

провожу... Подовый пирог их в столовой горнице с нельмой ждет на

закуску трудов заседательских, - объявила она и решительно повернулась

к дому, как бы приглашая засидевшихся посетителей следовать за собой.

Компанионы, пересмеиваясь, один за другим потянулись в дом за

хозяйкой. Идя по дорожкам сада, с любопытством поглядывали по

сторонам, высматривая кусты и деревья. Сад был хорош и уютен,

располагал душу к миру и отдыху. Большинство было довольно полюбовным

окончанием собрания. Хитрости Голикова многие опасались больше, чем

самовольства Шелихова, приносившего, что ни говори, немалые барыши, к

тому же настойки и подовые пироги Натальи Алексеевны славились на весь

Иркутск.

- Не осуди, Григорий Иваныч! Дело наше, сам понимаешь, гуртовое,

ты скорей... того... за гужи берись! - примирительно бормотали

компанионы, прощаясь с хозяином, и размашисто, как на торгу,

протягивали руки Шелихову, принимавшему их таким же широким

дружелюбным движением.

- Видели, Николай Петрович, меркаторов российских? Дело наше

гуртовое, говорят, - устало откинулся Григорий Иванович к зятю, когда

последний из гостей скрылся за поворотом садовой дорожки. - А допусти

их в Америку, друг друга самоистребят и под костями своими дело

схоронят - злодейства лебедевских ватаг и погибель за них Самойлова

тому пример являют... Только вы, Николай Петрович, не проговоритесь

Наталье Алексеевне, что знаете от меня о кончине Самойлова. Не хочу ее

тревожить - мою болезнь едва пережила, а старика она как родного отца

почитает. "Никто, как Константин Лексеич, - до сих пор твердит, - из

Аляксы меня вернул", - спохватился мореход на том, что проговорился о

тяжелом известии, утаенном из устного отчета возвратившегося из

Америки Деларова.

Потерявши свою самоуверенность и оправдываясь в неудачах своей

управительской деятельности, грек ссылался на то, что он вступил в

управление, не приняв дел от Самойлова, а Самойлов не вернулся из

экспедиции, вызванной восстанием кенайцев, возмущенных насилиями

промышленников, посланных Лебедевым. К такому концу Самойлова Григорий

Иванович, надо сказать, был подготовлен еще два года назад путаным и

не доведенным до конца, как он понимал, разговором Меневского о

каких-то таинственных "англицах", заблудившихся в Кенайской земле.

Особенно тяжелы были подробности мученической смерти Самойлова и его

спутников.

Раздраженные лебедевцами до неистовства, кенайцы, захватив

вероломно в плен Самойлова и его спутников, не пожелавших применять в

свою защиту оружия, судили их, приписывая им преступления лебедевских

ватажников, и приговорили, привязав к деревьям, к смерти огнем и

стрелами. Естественно, что о такой мученической гибели

благожелательного к туземцам Самойлова Шелихов не мог и не хотел

говорить жене, откладывая это дело до отъезда Деларова в Петербург.

- Меневский и Бентам знали, чего лебедевские в Кенаях натворили,

они оба и направили моих людей в ловушку "англицев искать"...

Константин Лексеич и мои люди за это жизнью заплатили, а я... я