Григорий Шелихов

болело сердце, когда перечила? Все по-твоему было. А в этот раз подари

ты мне отказное слово от плавания задуманного или... меня с собой

бери!

- Наташенька, лебедь моя, мореходская подруга испытанная, ну как

же так... ну можно ли из-за видения пустого, из-за страхолютиков

сонных с пути меня поворачивать! Люди засмеют, ежели узнают, каким

компасом мореход Шелихов в плаваниях своих руководствуется. И что тебе

во сне твоем привиделось, поведай на милость? - ласково, но недовольно

увещевал жену Григорий Иванович.

- Недобрый сон! - в глазах Натальи Алексеевны отразился страх. -

И как рассказать - не знаю. Привиделось, будто стою я у наших ворот, а

мимо гроб плывет, черным воздухом закрытый, и не несут его, а сам

собой плывет... Попы за ним идут, певчие, люди знакомые, иркутские

люди валят... И такая в груди у меня тоска и боль лютая! Спрашиваю:

кого хоронят? Все мимо идут, молчат, будто не слышат, и только один

человек работный, совсем простой человек, кинул: "А вот этого!.." И

все враз вскружилось, смешалось... Только вижу я себя на кладбище

Знаменского девичьего монастыря: могилы, кресты вокруг, и одна из них

вроде родная, а над нею ты... да не ты, а статуй марморовый с твоим

обличьем, как живой стоишь! Каменное лицо, а знаю - твое лицо... Рука

правая на шпаге лежит, а в левой компас держишь, сбоку чертеж развитый

полощется, в ногах у тебя бухоль канатов корабельных... И так мне

горько и страшно стало, заголосила я - и прокинулась. Вижу: ты рядом

лежишь, похрапываешь, живой, теплый... Неладный сон, спаси нас

господь! Гришата, подари мне отказ от плавания! В наступающем году

вместе поплывем опять на Аляксу твою. Прикажешь - навсегда там

останемся!

Отважен был Шелихов в странствованиях на суше и по морю, в

купеческих делах расчетом и смекалкой у людей не одолжался и в

понятиях жизни был разумом крепок. Однако и трезвый ум и некоторый

запас знаний и просвещения, накопленный из чтения книг и общения с

людьми, не вытравили в нем простонародного суеверия в знаки и приметы,

расставленные на жизненном пути, как он думал, каждого человека.

- Голиков, Иван Ларионович, за такой сон обо мне сто лишних

поклонов отбил бы в своей моленной, а уж памятник мраморный над

могилой моей за свой кошт поставить взялся бы! - пробовал Григорий

Иванович отшутиться от страхов жены, хотя сон Натальи Алексеевны и ему

омрачил начало радостного дня.

В конце концов мореход сдался, взяв с жены клятву не

проговориться людям на посмешище о виденном сне. Решено было в

плавание отправить верного шелиховского приказчика Ванюшу Кускова.

Вызванный по настоянию Натальи Алексеевны Кусков охотно согласился

плыть в Америку, о которой наслышался таких чудес в хозяйском доме.

- Два-три года поживешь в Америке и, коли скучно станет,

вернешься - мы тебя женим тогда, а понравится новое дело - останешься,

хозяйничать будешь... Я напишу Александру Андреевичу Баранову, чтобы

спосылал тебя в Кантон и Макао для переторжки с Китаем, а еще

передовщиком на занятие калифорнийского теплого берега - на это дело

надежный человек нужен... Я и сам, Ванюша, хотел бы на твоем месте

быть! - невольно вырвалось у морехода, и сожалительный возглас его об

утерянной молодости, свободе и уходящих силах пресекся под

укоризненным взглядом Натальи Алексеевны. - Жалованье тебе кладу - сто

рублей на месяц, паек продовольственный в особицу и два суховых пая, а

что они дадут - от твоих рук и работы придет...

Кусков, человек огромного роста, с медвежьими ухватками,

носивший, несмотря на молодость, окладистую бороду, даже вспотел от

хозяйской щедрости. Жалованье было положено по тем временам огромное.

"Поистине удача-судьба ожидает в неведомой стране", - думал Кусков,

соглашаясь плыть за океан на срок по желанию, а вернулся в родную

Сибирь только через сорок лет глубоким стариком, без гроша денег и с

такой пенсией Российско-Американской компании, родившейся из

шелиховского начала, которой едва хватало на дожитие.

- А мочно ли будет из жалования моего, Григорий Иванович,

половину матери в Иркутском отдавать? - спросил Кусков, на иждивении

которого была старушка мать и сестра, горбатенькая вековуша.

- Хвалю, Ванюша, что матери не забываешь! Доколе я и Наталья

Алексеевна живы, как за стеной каменной матерь твоя и сестра Фелицата

жить будут... Иди пока и про разговор до поры до времени помалкивай, -

отпустил мореход Кускова. - Ну, по-твоему, Натальюшка? - обернулся к

жене Григорий Иванович.

- По человечеству, Гришата! Ванюшу в люди выведешь, честнее его и

совестливее я никого не знаю, - в тон мужу ответила успокоенная и

просиявшая Наталья Алексеевна. - А хлопоты сегодняшние, прости

господи, про гостей и поздравителей без слова твоего отказного мне и

начать невмочь было... Пойду на поварню!

Спасаясь от суеты и приготовлений, охвативших весь дом перед

ожидаемым после полудня съездом гостей, Шелихов ушел в сад на любимое