Григорий Шелихов

отрешил и судить буду". Тело убиенного приказал с честью на кладбище

похоронить, протопоп Афанасиев служил, он тебе и место покажет...

"Хорошо любимца вашего помню, - говорит Пиль, - статный, чертил

полезное и уж как легкодушно плясал! Душевно сожалею, но хотел бы, да

не в силах воскресить бессчастного..." С тем и ушла я! Катюшку, живая

она и горе у ней, пожалей и приласкай - месяц всего, как опамятовалась

и благодаря Сиверсу, благодетелю нашему, на ноги стала, - закончила

рассказ Наталья Алексеевна и опустилась на колени перед закопченными

ликами угодников, единственных защитников и утешителей, как она твердо

верила, в человеческом горе.

Шелихов поглядел на жену, вздохнул - знал, как страдает она, - не

стал отрывать ее от молитвы и, осторожно ступая, вышел из моленной.

- У Козлятникова узел развяжу, поеду! - решил он, забыв о

заказанной бане.

Пошел в свою комнату, отбросил крышку открывающегося со

звоном-пением сундука, в котором по купеческому обычаю хранил деньги.

Достал, не считая, горсть серебряных полтинников и выехал со двора с

Никишкой.

Козлятников жил далеко на окраине города, в Слюдяной слободе, за

впадающей в Ангару бурливой речушкой Ушаковкой. Перебрался он на эту

окраину по случаю того, что много лет находился под следствием и счел

за благо не мозолить глаза согражданам своим безбедным существованием.

Страшнее грозовой тучи навис мореход над Козлятниковым,

сочинявшим очередную кляузу для кого-то из своих клиентов-купцов, в

погоне за наживой вечно судившихся между собой. Вдохновение судейский

крючок черпал в стоявшем перед ним штофе водки.

- Рассказывай, всю пакость выкладывай без утайки,- угрожающе-тихо

сказал Шелихов и показал привезенную с собой суковатую дубинку. - Не

то... душу выбью! - рявкнул он вдруг так грозно, что Козлятников,

сразу поняв, зачем приехал к нему мореход, решил сдаться на милость.

- Не задержу, с-слово м-мое к-короткое, - выбивая дробь зубами и

поблескивая злыми хорьковыми глазками, вымолвил Козлятников. - Дело

было перед поездкой моей в столицу. Позвали меня Иван Ларионыч

Голиков, а у него сидел, когда я пришел, Лебедев-Ласточкин...

"Явишься, говорят, к Ивану Акимовичу Жеребцову и скажешь, мол, что

именитый рыльский гражданин и иркутский первой гильдии купец и наш

компанией Гриш... - Козлятников поперхнулся и опасливо поглядел на

морехода, не заметил ли тот его оговорки, - и Америки знаменитый

открыватель Григорий Иваныч Шелихов собирает и передерживает у себя,

творя великий соблазн, масонов и каторжников, за тягчайшие проступки

против величества сосланных. Просим распорядиться и каторжных в места

им приуготованные выдворить..."

Козлятников перевел дух, взглянул на сидевшего в глубокой

задумчивости Шелихова и - прошла первая гроза - гораздо смелее

продолжал:

- И когда в Иркутск господин Кайданов, вам очень даже известный,

приехали и на квартиру к Лебедеву - вы не догадались к себе зазвать -

стали, Иван Андреич напомнил свою жалобу и в подробности рассказал,

как вы старшую дочку за масона, извините, за Резанова, Николая

Петровича, выдали, а вторую, младшенькую, за черкесина кавказского,

повинного в оскорблении величества и вами из Гижиги сюда

вытребованного, отдать собрались. Из Петербурга и пришло сюда

распоряжение, а я, видит бог, тому непричинен, что Завьялов, для

храбрости перепустивши водочки, натворил, и всегда я к семейству

вашему с полным моим уважением...

Козлятников замолк. На него снова нагнали страх непонятные

действия Шелихова, который вдруг тряхнул головой - хватит, мол, с

меня, - вынул из кармана горсть серебра, усмехнулся презрительно и

стал раскладывать монеты в три стопки.

- Получи, падаль, иудову плату - тридцать сребреников и поделись

с теми, кои загубили неповинного человека... Стоило бы тебе хребет

сломать, - поглядел мореход на свою дубинку, - да жаль руки пачкать,

но гляди-и, - протянул Григорий Иванович, - еще раз наткнусь на твой

след - не быть тебе живу!

Плюнул с отвращением ему в лицо и ушел, потрясши ударом дверей

ветхий домишко.

Козлятников прислушался и, убедясь, что Шелихов уехал, дрожащей

рукой налил себе стакан водки. Екнул и осушил его до дна. Потом сгреб

оставленные на столе тридцать полтинников, подкинул их на ладони,

широкой, как лопата, передернул обиженно плечами - плевок глаз не

выест - и со вздохом, "за чужие грехи терплю", опустил деньги в

карман.

3

По дороге от Козлятникова Григорий Иванович раздумывал о людях и

обстоятельствах, приведших к гибели Ираклия.

Убийство ссыльного грузина в шелиховском доме, на глазах жены и

дочери, останется, что ни делай, безнаказанным.

Козлятников, сознавшийся с глазу на глаз, в смертном страхе перед

Шелиховым, в подлом сговоре, отречется от своих слов и, если нужно, с

крестным целованием. Мало того, иудовы сребреники, брошенные ему в

рожу, назовет подкупом моим, чтобы он, этот прохвост, донес на