Григорий Шелихов

выкрикивали на улице варнаки, предвкушая угощение и тепло в

шелиховской избе.

Все это было так необыкновенно и неожиданно, что Наталья

Алексеевна замерла - и от страха и от радости.

- Люди! Ох, где вы, люди? Слышите, Григорий Иванович прибыл!

Встречайте! - вскричала она не помня себя. Но так как в избе никого не

было и никто услышать ее не мог, она выскочила на крыльцо в одном

сарафане да еще и с полуголым младенцем на руках.

Варнаки толпой стояли у крыльца, топтались в снегу и толкали друг

друга, чтобы только согреться, - полуодетые и полуобутые. А над

нартами высилась мощная фигура Куча. Меднокрасное лицо его от

вынесенных в дороге лишений было неузнаваемо: заострилось, почернело,

и сверкали одни только белки глаз да зубы. В ногах индейца под

откинутыми мехами виднелось какое-то белое, испачканное кровью

пятно...

- Гришата! - кинулась к нему с младенцем Наталья Алексеевна,

скорей догадываясь, чем узнавая дорогое ей лицо. - Пу-сти-ите! -

закричала она, неистово вырываясь из чьих-то подхвативших ее крепких

рук.

- Простынешь!.. Ишь ведь как на морозище выскочила и дите

убивает! - гудели над ней хриплые голоса варнаков. - Иди в избу, живой

купец твой... не кричи дуром, не кусайся!.. Дракой беде не пособишь!

Кузьмина женку призови, она живо мужика твоего на ноги поставит...

Ишь, сомлела, шалая... Возьмите, братцы, у нее младенца!

Храпы ввели Наталью Алексеевну в избу. Вожак артели Хватайка

выпростал из-за пазухи своего худого азяма едва завернутое в

свивальник тельце ребенка, подошел к подвешенной у печи берестяной

люльке, положил в нее младенца, пощелкал перед его носом пальцами,

гукнул несколько раз и смущенно отошел, когда дитя заливчато

расплакалось.

Варнаки наперебой рассказывали Наталье Алексеевне о своей

недавней встрече с Кучем, на себе тащившем нарты, и о том, как они

догадались пособить ее хозяину в приключившейся с ним беде.

- Мы хозяина твоего везем, а он, чертушка крашеный, рядком бежит,

ружьем его оберегает...

Дождавшись прихода знахарки Кузьминихи, единственного лекаря на

весь Охотск, - за ней сбегал кто-то из их артели, - варнаки сочли свою

задачу выполненной и гурьбой вывалились из теплой избы в ночь на

мороз, не обмолвившись перед захлопотавшейся Натальей Алексеевной ни

единым словом о водке и горячих пельменях, которых ожидали в награду

за доставку хозяина домой.

Так мореход Шелихов, с верным Кучем, вернулся к пирогам Натальи

Алексеевны, покрыв за семьдесят дней свыше тысячи верст непроходимого

в разгаре зимы пути из Тигила в Охотск.

Глава третья

1

Старуха Кузьминиха вылечила обмороженные ноги Шелихова.

- Ламут тебя зазубринами копья и спас, - веско сказала знахарка.

- Разворотили рану, кровь из жил и сошла, не загноят ноги теперь...

Только ты уж потерпи!

Несколько дней продержала она морехода на холодной половине дома,

оттирала ступни снегом и заворачивала в тряпицы с ей одной известными

и многократно испытанными мазями. Откармливала жирами с медом,

кашицами из ягод и обильно поила таинственными травяными отварами.

Только через неделю позволила Кузьминиха внести морехода с

окровавленными и заструпившимися ногами в теплую избу. А через месяц

Шелихов в пимах, засыпанных мелкорубленной болотного запаха травой,

хлопотал в складах компании над сортировкой и разделом промысла.

Накопленные вековым опытом народа лечебные средства, - а их

хорошо знала Кузьминиха, - избавили Шелихова от неизбежной, казалось

бы, гибельной гангрены. За свое еще более отважное, чем плавание в

Америку, странствование по морскому льду из Тигила в Охотск мореход

заплатил оставшимся на всю жизнь "стеснением в груди" и утратой

способности к пляске, которой он протоптал дорожку к сердцу Натальи

Алексеевны. Только об утрате этого былого молодечества он единственно,

кажется, и сожалел.

За время трехлетнего странствования Шелихова в заокеанские земли

Охотску выпали большие перемены. Охотский комендант полковник

Козлов-Угренин был вызван в Иркутск на следствие по поводу его

многолетних служебных злоупотреблений: еще бы, двенадцать лет солдатам

портовой команды жалованья не платил! Экспедиции Угренина за поборами

в свою пользу, - а ездил он в застекленной карете, поставленной на

двойные нарты, - получили среди ясачных народов прозвание "собачьей

оспы". В экспедициях таких гибло множество упряжных собак,

составлявших важнейшее достояние кочевого населения бездорожного края.

Иркутские чиновники, выехавшие на такие же поборы в Охотский и

Анадырский округа, вернулись с пустыми руками: Угренин обезлюдил и

разорил селения кочевников. Свой человек среди хищников, опустошивших

приволья северо-восточной Сибири, Угренин, ловко виляя в дебрях

судейских канцелярий, лет десять избегал наказания и умер под

затянувшимся следствием. Охотский совестный судья асессор Готлиб Кох

сразу же после выезда Угренина самочинно вступил в управление портом