Григорий Шелихов

и, побывав затем в Иркутске с посулами, утвердился в этом звании.

- Как же ты, сударыня, от компанионов моих и пса этого Готлиба

схитрилась пушные товары сберечь, каким пугалом воронье отгоняла? -

спросил мореход жену до выхода на склады.

- Биллингсом, - с лукавой усмешкой ответила Наталья Алексеевна. -

Его заохотила...

- Биллингсом?! - недоумевая, протянул Шелихов. - Чем же ты

щепетильника английского при моем добре на цепь посадила? - продолжал

он допытываться у жены уже с явными нотками хозяйского и мужского

неудовольствия.

Этого капитана Иосифа Биллингса, английского наемника на русской

службе, возглавлявшего в 1785 - 1793 годах правительственную

экспедицию по обследованию северо-восточной Сибири и Алеутских

островов, Шелихов явно недолюбливал. В Биллингсе мореход видел

наделенного правительственными полномочиями конкурента и соперника.

Биллингс пытался приписать себе открытие уже найденных русскими людьми

Алеутских островов и побережья северо-западной Америки. А Шелихов в

этом деле имел в виду, конечно, главным образом себя и свои заслуги.

Мореходов Шелихов обычно уважал, но Биллингс этого уважения не

вызывал. Со слов Прохора Пьяных, посещавшего Григория Ивановича во

время лежания в избе, Шелихов уже знал, что Биллингс принадлежит к

ненавистной ему породе людей, загребающих жар чужими руками. Всю

работу, оказывается, как говорил Пьяных, ведет русский капитан

военного флота Гаврила Андреевич Сарычев, а Биллингс только разъезжает

по краю да забирает меха, выменивая их на казенное продовольствие и

вещи.

Было еще одно обстоятельство, которое вызывало досаду и даже

беспокойство Шелихова. Мореход вывез с Кыхтака арестованными

передовщика Коновалова, изобличенного в нескольких бессмысленных

убийствах туземцев, и самозванного фельдшера Бритюкова, спаивавшего

работных людей спиртом, доверенным ему для лекарственных надобностей.

Пьяных по возвращении в Охотск от берегов Камчатки доставил этих людей

к коменданту порта Коху, с тем чтобы отдать их под суд, а тот обоих

освободил и направил зачем-то к Биллингсу. Биллингс принял Бритюкова

на службу в свою экспедицию, а Коновалова отпустил на родину, куда-то

на Колыму.

После разговоров со "штрафными", как называл Пьяных Коновалова и

Бритюкова, Биллингс потребовал от Пьяных сдачи судового журнала и

бумаг Шелихова.

- Я уж и так и эдак, - рассказывал Шелихову Пьяных, - а он не

отстает!.. Хозяин вернется, говорю, у него и спросите. А они, эти

бумаги-то, вот они! - показал Пьяных Григорию Ивановичу на принесенный

им объемистый рогожный куль. - Все тут собрал и в нетронутости

представляю... Я и Наталье Алексеевне, как ни горевала она, что бумаги

твои затерялись, отдать не решился, когда приметил, что Биллингс к ней

зачастил... У Растопырихи в гостевой избе ему место, а не у честных

людей. Там бабы и девки гулящие враз дух запашной с него согнали бы,

вражьего сына... Не друг он нам!

Подозрения, сквозившие в словах старого боцмана насчет Натальи

Алексеевны, как бы нелепы они ни были, все же оставили в душе морехода

саднящую занозу. Шелихов припоминал нарядного и надушенного капитана

Биллингса, появлявшегося на людях всегда в камзоле и при шпаге, а это

не меховая шкура или промасленный бострог,* которые носить приходится

ради дела. Еще более неприятные мысли вызывали в нем воспоминания о

собственной молодецкой юности и о тех хитроумных, еще недавно со

смехом припоминаемых проделках Натальи Алексеевны: проживая молодой

вдовой в доме старого деда, она прикрывала так ловко свою близость с

ним, Гришатой, единственно ею любимым... (* Род форменной одежды,

удержавшийся среди моряков с петровских времен.)

"Проучить бы жену надобно, как отцы и деды уму-разуму жен своих

наставляли", - думал Григорий Иванович, но обнаружить перед Натальей

Алексеевной засевшую в душе занозу не решался, понимал, что если

ошибется - навсегда потеряет друга своих мечтаний и испытанную в

превратностях судьбы спутницу жизни. Кряхтел, ворочался, но

расспрашивать о Биллингсе духу не набрался.

В один из дней своего вынужденного досуга Григорий Иванович сидел

у себя в избе, забавляясь с сыном - наследником его славы и

необыкновенных приключений.

- Ты теперь на гроте в дозорной бочке сидишь - Америку

высматриваешь... Гляди, Ванятка, не проморгай! - посадил он сына к

себе на плечо.

Наталья Алексеевна возилась у печи, наводя ухватом порядок среди

расставленных в ней чугунов.

- У-у, бесстыжий! - загрохотал вдруг Григорий Иванович, спешно

снимая сына с плеча. - Трусишь, не быть тебе мореходом, на грот

взобрался и на меня море спустил... Осрамился, Ванятка, ай-я-яй!

Наташенька, бери сына...

- Будет тебе, Гришата! - недовольно отозвалась Наталья

Алексеевна. - Защекотал младенца, застращал мокретью аляксинской, он

тебе и показал, сколь сладко в мокрети этой сидеть... Он умненький у

меня! Лежи, лежи, сыночек, я сейчас тебе пелюшку сухонькую подстелю,