Григорий Шелихов

Заметив краску смущения, залившую лицо Аннушки при этих

незначительных и, казалось бы, не относящихся к ней словах Резанова,

Шелихов пришел в дурное настроение, объяснить которое и сам не мог.

- К чему эти заведения, дворянские затеи, - фыркнул Григорий

Иванович после ухода гостя на украсившие гостиную комнату клавикорды.

Он ревниво приглядывался к жене. В домашней суматохе и в каком-то

праздничном настроении глаза Натальи Алексеевны мерцали так же молодо

и призывно, как и десять лет тому назад.

- Уж не прикажешь ли... матрозкой весь век провести? - задорно

возразила она. - Мол, не полагается купеческой жене и на клавикордах

играть? А я вот буду!.. Одним пальцем, а буду бренчать... "Заходи-ка,

мой хороший, заходи ко мне, пригожий, вечер долгий коротать", -

пропела она густым бархатным голосом. - С тобою до сих пор токмо что

на тунгусском барабане стучать, выучилась... Ну, ну, не охмуривайся, -

ласково остановила она готовящуюся вспышку мужа. - Неужто сам не

видишь, дочка... Аннушка в невестах ходит. Ко мне, что ли, в дом

Николай Петрович повадился?.. Эх ты, простофиля, слепая старинушка, и

как это ты Кыхтак-остров еще не проглядел?..

Жена открыла глаза Григорию Ивановичу на готовящееся в доме

событие. Падчерица Аннушка давно стала его любимицей. Постоянными

расспросами об Америке и наивным девичьим восхищением перед чудесами

неведомой земли она купила сердце отчима, к тому же Аннушка была живым

портретом матери в молодости. Посматривая на падчерицу, он и любовался

ею, и грустил о невозвратном прошлом, в котором столь много ему дала

любовь с Натальей Алексеевной.

Известие о Николае Петровиче Григорий Иванович принял с

предубеждением, но с выводами не спешил, надо присмотреться к молодому

человеку. Все чаще снисходя до участия в веселом времяпрепровождении

семейной половины дома, он вскоре убедился, что Наталья Алексеевна и

на этот раз права в своей линии.

Николай Резанов прочно овладел сердцем любимицы Шелихова. Жених

привил простодушной купеческой девушке любовь к чтению и, ласково, но

упорно заговаривая с Аннушкой на французском языке, заставил ее

взяться за его изучение. Это понравилось мореходу, он не имел

купеческого предубеждения к светскости и образованию, наоборот -

сожалел, что такими качествами не обладают ни он сам, ни жена, и

охотно усваивал крупицы их, подхваченные у "благородного сословия".

С одним не мог примириться Шелихов - с легкомысленным, как

казалось ему, и даже насмешливым отношением Николая Петровича к

открытию, заполнившему жизнь морехода. По склонности Резанова к

парадоксальным мнениям выходило, что мореход намеревается величие

России и собственное благосостояние построить на неверной опоре - на

котиковых и бобровых шкурах.

- Когда-нибудь, лет этак через сто, а может быть и больше,

Григорий Иванович, поверьте слову русского дворянина, который кое-что

видел и на собственном опыте испытал, - отшучивался Резанов от попыток

Шелихова привлечь его к своему делу, - в России появятся люди, кои

смогут понять, поддержать и даже, кто знает, осуществить ваши

намерения. Господин Гийом Рейналь, - я имел честь встречаться с ним в

Париже и Санкт-Петербурге, - подарил мне свои труды "Историю

философическую и политическую обзаведений и коммерции европейцев в

обеих Индиях..." Благодарю покорно, я не прельщаюсь принять участие в

таких делах с русской стороны!

- Мало ли какие враки господа сочинители печатают, - без смущения

отверг Шелихов ссылку на Рейналя. Он не имел и представления о том,

какое бессмертное обличение чудовищных преступлений европейских купцов

и промышленников оставил потомству аббат Рейналь. В одном из салонов

столицы он не постеснялся сказать людям, неумеренно превозносившим

благодеяния императрицы Екатерины: "Не принимайте слова за

действительность".

Однако вскоре чтением и переводом a livre ouvert* того же Рейналя

Резанов завоевал расположение морехода, хотя и убедился при этом, что

слушатель его лучше усваивает и запоминает устройство колоний, чем

страстные филиппики автора против рабства и жестокости колонизаторов.

(* Перевод без подготовки, с листа (франц).)

Весной Аннушка Гуляева стала мадам Аннет Резановой. Во избежание

лишних толков о том, что он сбывает падчерицу за кого попало, за

ссыльного "фармазона", каким Николай Петрович Резанов успел прослыть в

Иркутске, мореход и Наталья Алексеевна постарались принять меры против

широкого оглашения события. Свадьба состоялась дома, обычной на

купеческих свадьбах гулянки не было, но все знали, что венчание

совершал соборный протоиерей отец Павел Афанасиев и на торжестве

самолично присутствовал генерал-губернатор Пиль.

- Только варнак Гришка и мог такое неприличие сочинить, -

возмущались иркутские обыватели, - допустил на свадьбу всех

краснорожих американцев, коих наукам дома обучает... И как его

превосходительство стерпел такое поношение!..