Григорий Шелихов

кабинете, прощупает сибирского медведя, чтобы зверь понял, перед кем

стоит и от кого удостоился чести говорить...

Платон Александрович хлопнул в ладоши и, как был в бухарском

халате, в сопровождении двух выскочивших из-за дверей черных арапов в

ослепительно пестрых восточных костюмах, увенчанных зеленой

башнеподобной чалмой, вышел на мраморную площадку с двусторонней

лестницей цоколя, крытой красным сукном, широкой, что улица.

Остановившись и взглянув как бы невзначай вниз, Платон

Александрович голосом приятным и мелодичным, с французским оттенком

чуть в нос, - тем волнующим голосом, которым он читал перед

царственной Като* Вольтерова "Магомета", - окликнул поднимавшегося в

сопровождении гайдука Шелихова: (* Интимное имя Екатерины в ее

переписке с Вольтером.)

- Эй, кто там? А-а, это ты, открыватель Америки! Наслышан про

тебя, со всех сторон жужжат... Ну, входи, подымайся бодрее, и пройдем

ко мне... Здесь прохладно что-то, - зябко повел плечами изящный

фаворит, оглядывая в лорнет с ног до головы остановившегося ступенькой

ниже морехода.

Молча стоявший под графским лорнетом, Шелихов еще острее

почувствовал свою отчужденность от этих людей, а гнуть спину перед

ними заставляла судьба. Припомнились простые и суровые, полные

уверенного в себе достоинства фигуры бостонских купцов и английских

шкиперов на вольных просторах океана и у берегов американской земли.

Голова морехода, которой он давно определил гнуться пониже ради

заветной цели, неожиданно поднялась.

Он был поражен роскошью покоев, убранных дворцовой мебелью,

гобеленами и картинами, подаренными Екатериной своему фавориту из того

Эрмитажа, куда доставляла сокровища искусств обширная агентура из всех

уголков Европы, - рубль мужицкой России был тогда в цене.

Зубов привел морехода в комнату, из окна которой подозрительный

фаворит предварительно высматривал всех подъезжавших к его дому. Эта

обширная комната - рабочий кабинет фаворита - была обставлена просто и

даже бедно. У наружной стены между двух окон - огромный стол,

заваленный книгами и бумагами; разбираться в них был приставлен все

тот же Симон Альтести, особо доверенное лицо при Зубове.

Весь левый угол занимал двухэтажный иконостас с неугасимой

лампадой, горевшей перед образом святой великомученицы Екатерины,

работы молодого Боровиковского. Портрет императрицы и образ в

иконостасе поражали сходством Екатерины земной и Екатерины небесной.

Перед иконостасом стоял обтянутый черным сукном узкий аналой, с

псалтирью, развернутой на покаянном псалме царя Давида.

Иконостас Зубова оттенял возвышенный идеализм хозяина и, в

особенности, религиозный пиэтет его пред высокой покровительницей.

Убранство кабинета государыне было прекрасно известно, но она,

конечно, не знала того, что поддерживать вечное пламя в лампаде и

сметать пыль с псалтири относилось к обязанностям того же Альтести.

Над столом, в простенке между окон, висел кусок белого атласа в

витой серебряной раме. Посредине поля, окаймленного гвоздиками и

бутонами роз, незабудковой гладью, были вышиты слова оды,

преподнесенной упоительному красавцу в день его совершеннолетия,

пепиньерками* Смольного для благородно-рожденных девиц монастыря: (*

Выпускницы институтов.)

Monseigneur! Joyau de la patrie,

Pour Votre prosperite nos coeurs sont attendries.*

(* Ваше высочество! Сокровище родины, Вашим преуспеньем восхищены наши

сердца (фращ ).)

Очаровательные ручки, вышивавшие на атласе, не теряли связи с

предметом своих устремлений через того же Альтести. Разбитной грек,

содержавший в Стамбуле "веселый дом", сохранил навык устраивать тайные

свидания девиц со своим высоким патроном.

В ожидании возвращения временщика Альтести валялся, утопая в

подушках, на широкой турецкой софе. Над его головой, увековеченные

кистью Григория Лукича Левицкого в знаменитом групповом портрете

"Воспитанницы Смольного монастыря", красовались, застыв в прощальной

фигуре менуэта, тайные жертвы екатерининского фаворита.

- Опять валялся и пачкал софу... Исчезни, нечистый дух! - грубо

бросил вскочившему при его появлении клеврету Зубов. Шелихова этот тон

насторожил. Альтести держал себя вчера в державинском доме на равной

ноге с немаловажными особами, а тут - ни тени человеческого

достоинства.

- Почто гоните, ваше сиятельство, - понадоблюсь... А с его

степенством мы очень хорошо знакомы, и дело купца я знаю от

соотечественника моего, Евстратия Деларова, знаю лучше, чем наши

колумбы в Иркутском в нем разбираются по приказчичьим отпискам из

Америки, - как будто безобидным и нарочито простодушным тоном

отозвался Альтести, не трогаясь с места.

Зубов заметил, как мореход удивился, услышав имя Деларова.

Кляузный и трусливый грек Деларов три года управлял поселениями и

делами торговой компании Шелихова на Алеутах и Аляске и только в