Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции

Зиновьев, Каменев, Пятаков, Троцкий, Сокольников, Евдокимов изрядно опоздали со своими пожеланиями. Маховик ПБ, добивавшегося безоговорочной капитуляции идейного противника, никаких встречных предложений принимать не желал. Добивался лишь одного — публичного покаяния оппозиционеров во всех мыслимых и немыслимых грехах. Поэтому оппозиционерам пришлось трижды переписывать покаянное заявление. Сначала 13, а затем 15 октября. Вернее, сразу же отказаться от даже упоминания ответных шагов большинства, а тон своего покаяния делать все больше и больше уничижительным. И так завершить окончательный вариант, опубликованный, как и «Извещение» ЦК, 17 октября. На той же первой полосе «Правды».

«В течение последних месяцев, — писали шестеро лидеров оппозиции, — ряд товарищей был исключен из партии за те или другие нарушения партийной дисциплины и применение фракционных методов в борьбе за взгляды оппозиции. Из всего сказанного выше ясна политическая ответственность нижеподписавшихся за эти действия. Выражаем твердую надежду на то, что фактическое прекращение со стороны оппозиции фракционной борьбы откроет возможность исключенным товарищам, признавшим свои ошибки в деле нарушения партдисциплины и интересов единства партии, вернуться в ряды партии, причем в ликвидации фракционной борьбы и в борьбе против рецидивов нарушения партдисциплины мы обязуемся оказывать партии всяческое содействие».

Писали так, все еще надеясь — на открывающемся через шесть дней объединенном пленуме ЦК и ЦКК более худшего, нежели уже происшедшее, не случится.

2.

Пленум открылся утром 23 октября. Председательствующий — по традиции — Рыков сообщил предельно рутинное. О пополнении состава ЦК, повестке дня предстоящей 15-й партконференции. Коротко объяснил необходимость обсудить тезисы трех докладов на ней и, в частности, своего — «О хозяйственном положении». И сразу же, поспешно, на трибуну поднялся Зиновьев. Как оказалось, не для того, чтобы начать обычные в таких случаях прения, нет. Решил попытаться, насколько возможно, весьма своеобразно дезавуировать категоричность «Заявления».

«Уже после появления в печати этого нашего “Заявления”, — произнес Зиновьев, — раздаются голоса, которые берут под сомнение искренность нашего “Заявления” от 16 октября. Спрашивают в печати, какие гарантии, что оно будет выполняться... Гарантии, по-нашему, заключаются в том, что наше “Заявление” сделано перед лицом всей партии, перед лицом всех рабочих... Само собой понятно, было бы наивно думать, что в течение одного дня, одной недели рассеется та сгущенная атмосфера, которая была. Само собой понятно, что нужно время (выделено мной — Ю. Ж. )...

Мы к нему (“Заявлению” — Ю. Ж. ) относимся со всей серьезностью. Считаем, что оно есть равнение по тому, чего хочет масса членов нашей партии. Это не есть договор каких-нибудь сторон. Уже по этому одному тут не может быть места тому, что называется дипломатией, “ходами” и т. п. Это есть обязательство подчинения, открыто заявленное перед партийной массой партии и ее руководящими учреждениями...

В “Заявлении” от 16 октября мы говорил, что остаемся при тех принципиальных взглядах, которые мы как меньшинство партии защищали в последнее время (выделено мной — Ю. Ж. )... Часть товарищей думает, как это видно из печати, что эта часть “Заявления” предвещает новую борьбу, новое обострение, новые попытки дискуссии. Я заявляю перед ЦК и ЦКК, что мы употребим абсолютно все усилия, сделаем все возможное для того, чтобы такие опасения не оправдались. Ни в какой мере это не является лазейкой для политики новой дискуссии...

Мы считали и считаем, что наиболее целесообразно было бы с точки зрения того положения вещей, которое создалось сейчас, воздержаться нам от споров по тем принципиальным вопросам, которые сейчас отделяют нас от большинства партии... Мы считали бы наиболее целесообразным в интересах единства воздержаться от каких бы то ни было выступлений по спорным вопросам даже в самой умеренной форме (выделено мной — Ю. Ж. ).

С другой стороны, мы боимся, что молчание нам в этой обстановке также может быть истолковано в другую сторону. Безусловно, мы попали в такое положение, что и молчание теперь может быть истолковано в дурную сторону. Это особенно относится к вопросу о возможных наших выступлениях на предстоящей конференции.