Гримус

За столом разговор направлял граф. Взгляд его вечно блуждающих глаз на этот раз был больше отстраненным, чем пустым. Слова графа предназначались исключительно жене; остальные могли либо с легкостью исчезнуть из его гостиной, либо принять в свое общество новых гостей – Черкасов не замечал ничего. В продолжение всего монолога мужа Ирина сидела неподвижно, с крепко сжатыми губами, но ни разу не перебила его и ни разу не обратилась с каким-либо замечанием или тихой просьбой к гостям. Насколько понял Взлетающий Орел, таков был семейный ритуал Черкасовых.

– Хорошие времена минули, – вещал Черкасов. – Помнится, поутру сразу после бала кавалерия шла в бой. Мы чудесно проводили время – гонялись с казаками по степям за изменниками. А чего стоили петербургские салоны – остроумные мужчины, прекрасные женщины, никаких ограничений в вине и совокуплениях – золотой век, по-моему.

Граф рассмеялся: нервно, пронзительно.

– Александр, – наконец решилась подать голос Ирина; но в тоне ее слышалось скорее волнение, чем осуждение. Граф оставил жену без внимания.

– В совокуплениях, – с чувством повторил он. – Но обо всем этом пришлось забыть. Восстание ширилось, крики бунтовщиков становились все громче, все яростнее. Кем мы были – породистыми псами, чьи дни сочтены? Еще день и ночь, и вот палачи стучатся в ваши ворота.

Граф уже не сдерживался, говорил громко, ритмически, с увлеченностью.

– Они вешали нас, расстреливали, выпускали нам кишки; последний бокал вина, последняя папироса, последняя улыбка – большего нам не позволяли. Но одного они запретить не могли – нашей дружбы. Это осталось с нами навсегда. Стены этой комнаты хранят память о дружбе. Давайте выпьем за это.

Около круглого стола стояло восемь стульев. Слева от Взлетающего Орла сидела Ирина Черкасова. Стул справа пустовал. Далее располагался Игнатиус Грибб – островок между парой незанятых стульев: еще один знак его положения в социальном распределении, установленном графом, – Игнатиус был единственным, у кого не было соседа, чтобы перекинуться словцом. Дальше следовали сам граф и Эльфрида и, наконец, между Эльфридой и Ириной, последний свободный стул.

Прислушиваясь к элегии Черкасова, Взлетающий Орел пытался представить себе, кого сейчас граф видит перед собой, какими призраками и тенями заполняет свободные стулья и населяет гостиную; но вот Черкасов явственно вздрогнул, и его глаза немедленно изменились; по-прежнему неподвижный, взгляд его больше не был отстраненным. С застенчивой улыбкой граф оглядел присутствующих, и Ирина заметно успокоилась.

– Тост, – провозгласил граф. – Тост за удачный вечер и за нашу дружбу, которую не могут разрушить даже приливы и отливы истории.

Все пятеро поднялись и выпили стоя.

Усаживаясь на место, Взлетающий Орел вспомнил слова Виргилия Джонса, сказанные им о К.: Валгалла . Снова принявшись за еду, он почувствовал прикосновение чьей-то руки к своему бедру. Взглянув вниз, он увидел у себя на коленях записку. Осторожно развернув послание графини, он прочитал его: