ГРИВЕННИК

Не хотел Синюков Николаю врать, а пришлось.
Ни хрена под диваном денежного не оказалось!
На табачный дымок сунулся в комнату Николай. Углядел свой башмак – и сразу все понял. Если бы, скажем, Синюков сейчас под диваном гривенник нашел, не лежал бы башмак посреди комнаты – был бы он у Синюкова на ноге. И пошел бы тогда Синюков прямиком в магазин…
Хотя, с другой стороны, все зависело бы от размера.

– Ты какой размер носишь, Вася? Не сорок второй?

– Сорок пятый. А что? – пошутил Синюков.

– Ничего, – Николай, в свою очередь, выбрал окурок, закурил. – Нет, значит, гривенника?

– Значит, нет.

– Плохо, Ваня! Плохо!

И точно, плохо стало тотчас же в квартире номер шесть. Так плохо, что даже шнурки на ботинке скукожились.

Посидели, покурили. Повспоминали, какое нынче число. И снова принялись за старое:

– Искать надо гривенник, искать! Искать, Вася, надо!

– Да где ж найдешь его, Коль?! А, Коль?

– Твоя квартира, не моя. Так что думай, хозяин. Думай!

Хорошо сказать – думай! А как? И главное, чем? В голове то ли колокол загудел, то ли она не гудевшей треснула.

И опять же, где думать? Здесь, в комнате? Климат не тот. Да еще этот башмак с правильной мысли сбивает.

– Помню, я в сентябре… Нет, в июне за водкой ходил, – этаким календарем зашуршал Синюков. – Возвращаюсь, я помню, злющий как черт…

– Обсчитали?

– А то! На пятнадцать копеек, саббб-баки! Сеня, помню, тогда у меня ночевал. Стало быть, в феврале. Двадцать первого, помню, пришел. Прямо с утра. А двенадцатого ему плохо стало.

– Как – двенадцатого? – не понял Николай. – Ты же говоришь, двадцать первого Сеня пришел?

– Ну, пришел.Посидели. Потом спать легли. Снова встали… Вот три недели и прошло. А двенадцатого марта, помню, Сеня с утра меня бутылки послал сдавать, а я случайно одну в подъезде-то и уронил. Ох, и санитаров же тогда в подъезде было!

Николай удивленно расправил примятое с кухни ухо, спросил:

– А Семен здесь причем?

– Ну а как же без Семена? С Семена-то все и началось. Он ведь, знаешь, такой, Семен… Он же все бутылки помнит! А тут как звон услышал, так лицом побелел и упал, где стоял. Пришлось медицину вызывать. Это мне потом Саня с четвертого этажа рассказывал.

Воспоминание о четвертом этаже привело Николая в легкую дрожь. Он подумал, что ежели Саня еще не переехал, то на четвертый этаж за гривенником надо идти. Ничего, что четвертый этаж. Не четырнадцатый. Доберемся!

– Нет больше Сани. Как в марте мы с ним пару дней погудели, так Саня прямо исчез, – словно бы угадав чужие мысли, ответил Синюков, и носом хлюпнул. – Может, помер уже, потому что и это может быть. Ну а если не помер, значит, в другой дом переехал.

Другой дом – это плохо. Где бы найти этот дом? Надо выйти на улицу… А вдруг там уже снег по колено выпал?

Николай подошел к окну, поплевал на стекло, протер его рукавом. И разглядел: трава на дворе! Зеленая. Бог ты мой! Значит, точно, сегодня июль. Во всяком случае, еще не осень.

Ну а если июль, тогда… Что?

– А какое число?

Хохотнул Синюков:

– Как – какое? Так гривенник же… Десятое!

Все! Легко на душе стало у Николая, очень легко. Все он вспомнил и все просчитал, хоть сроду математикой не увлекался.

Получилось: сегодня – десятое. А когда получка была? Вроде, третьего. Или четвертого? Значит, пятого. Точно! Литр водки, вина полкило да на закусь батон. А дальше, дальше?

Ха! Так ведь в этот день он ботинки купил! И пошел обмывать. А точнее сказать, просто взял – и поехал. В трамвае. И ногу натер, это факт. Захотел подложить что-нибудь под правую пятку, и задумался. Если вдвое рублевку сложить – слишком жирно будет. А вот если трамвайный билет, то не хватит, пожалуй.
Вот тогда-то он, Коля, под пятку гривенник и положил! Хотя ногу все равно потом стер. И потому-то здесь, в комнате, башмак-то и скинул!
Весь, как был, в ожидании чуда, в одном башмаке, проковылял Николай от окна к середине комнаты. Наклонился, поднял тот башмак, заглянул ему внутрь…
Ни копеечки в том башмаке не оказалось!
И вдруг Синюкова осенило: