Гризли

Осторожно, едва касаясь, вымыл пораненные ступни, провел мочалкой по тонким лодыжкам, по гладким бедрам в темных следах от моих пальцев. Плеснул водой, смывая пену, наклонился и поцеловал каждый синяк, поднимаясь к ее обнаженному лобку, и не смог, не вытерпел, уткнулся в него, зарываясь носом между нежными складками. Роксана ожила, дернулась и уперлась ладонью мне в лоб.

— Отстань! Прекрати!

Да только я не мог, не соображал уже, нечем тормозить. Преодолевая сопротивление, раздвинул ей ноги, открывая для себя, и впился ртом жадно. Не ласкал там — не умею я такого ни хрена — просто целовал, так же, как ее губы, всасывая, облизывая, толкаясь внутрь языком, добывая все больше этого нового, шарахающего прям куда-то глубоко в мозги вкуса, шалея, шалея, улетая. Роксана вскрикивала, скребла мою бритую черепушку ногтями до жжения. Упершись в плечи пятками, пыталась вывернуться, но я намертво вцепился в ее бедра, удерживая на месте, продолжая целовать исступленно, по сути насаживая на свой язык. В башке плыло, как вусмерть пьян, в паху полный п*здец творился, сжал член до боли. Дернуть раз, и кончу. Но хочу сначала, чтобы она. Вскинул глаза и наткнулся на такой же ошалевше-пьяный взгляд моей погремушки. Поднялась на локтях, дышала, захлебываясь, и смотрела, смотрела, как пожирая, прямиком на мою руку, сжимающую стояк.

— Ну давай же! — прохрипела рвано. — Давай!

Я заработал рукой, накачивая себя нещадно, глядя на нее и вдавливаясь ртом с новой силой. И кончил, будто разорвало меня, как только живот и бедра Роксаны мелко задрожали под моим языком, все стало сжиматься, и она рухнула, крича и выгибаясь.

Так и лежал еще, тряпка тряпкой, уткнувшись лбом между ее раздвинутых ног, пока не смог хоть пошевелиться. Чувствуя себя выжатым досуха, смыл сперму с ног погремушки, еще раз прошелся мочалкой по ней и по себе, облил обоих. Завернул Роксану в плотную махровую простыню, укутав с головой, и понес, как был голышом, в дом. Пристроил за столом, по-быстрому растерся и натянул штаны, накидал щепок в буржуйку и разжег огонь. Разогрел гречку с мясом и прямо в банке поставил перед ней, сунув в руку ложку.

— Ешь давай, со вчера не жрамши ничего, — велел ей.

— Ненавижу гречку, — пробурчала Роксана, но послушно принялась есть, почти не жуя.

Впихнула в себя всего ложек десять, оттолкнула жестянку и поковыляла к лежанке. Я сходил в машину за аптечкой и застал ее лежащей лицом к стене. Уселся на краю кровати, перевернул ее на спину и потянул за лодыжки, укладывая ступни себе на колени. Роксана сделала слабую попытку брыкнуться, но сразу сдалась, когда я не отпустил. С минуту смотрела на меня как на врага, загнавшего ее в угол. Зашипела, когда я начал обрабатывать прорвавшие водянки мозолей, и я поднял ее ногу к губам, подул, снимая жжение, как мне мама в детстве делала. Заговорила она, уже когда я стал тщательно заклеивать больные места бактерицидным пластырем.

— У меня детей не будет, гризли. Никогда. Вообще, — гулко сглотнула и уставилась в потолок. — Я дура. Залетела в шестнадцать… У мамы был натурщик один постоянный… Толик. Толичка. Падла. Такой красивый… У меня, идиотки малолетней, голова кружилась и язык отнимался, только он в квартиру входил. Я все стены под мастерской маминой собой вытерла. Сперла столько ее рисунков с ним… Знала, что у них был секс. Слышала. Больно было мне, как резали меня заживо, но все равно не уходила, слушала. Как гадина последняя желала маме… плохого. А потом мы с ним столкнулись как-то на улице, и он меня на кофе пригласил… Сказал, что я ему на самом деле все это время нравилась… Я! Роксана, которую парни ровесники в упор не видели. Доска-два соска. И дома… Стекло… Прозрачная… для всех… А потом мы раз — и в постели…

Паскуда, ребенок же она была! Но сам-то чем лучше. Когда даже еще думал, что малолетка, а член стоял на нее, как, сука, оловянная труба.