Гробовщик

— Смеюсь. Это не последние. У меня много денег. Но я обхожусь без охраны. Правда, за окнами следят снайперы!

Гольдмах долго смеялся, а приятель поспешил убраться, бросив на прощанье, что у того нет ни стыда ни совести. Деньги, однако, у бессовестного человека взять не побрезговал.

Потом позвонила она.

— Миша, простите за вчерашнее. Я смалодушничала. Испугалась.

— Откуда у вас мой телефон?

— Это проще простого. Телефонная книга. У вас редкая фамилия.

Она звонила из театра. Он пообещал заехать за ней.

В баре сегодня оказалось неуютно. Кроме того, что по случаю воскресенья был сильный наплыв народа, так этот народ, через каждого второго, раскланивался с Надей.

— Я не думал, что вы так популярны! — удивился Миша. — Сюда ходит определенный контингент, очень далекий от театра.

— У определенного контингента тоже есть дети, — сделала открытие актриса Емельянова.

— Действительно… Наверно, есть…

— Вот поэтому я не люблю посещать кафе и рестораны. Я не тщеславна, и меня это все раздражает.

— А мы допьем и где-нибудь уединимся. Хорошо?

— Сегодня ваша очередь приглашать меня в гости.

— Неужели полное доверие?

Она кокетливо пожала плечиками:

— А что мне терять? Только сначала расскажите эту жуткую историю.

Он рассказал о Полине все, что знал. А знал он немного. Две короткие встречи и один телефонный разговор.

Надя молчала, потягивая коктейль через соломинку. По ее лицу было видно, как ей не нравится вся эта история. Она морщила лоб и вздыхала.

— Знаете, Миша, — начала она, когда он закончил, — я уже говорила, что вы не похожи на этих людей. Мне кажется, вы не вписываетесь, и вас хотят просто-напросто выжить.

— Я знаю, — согласился Гольдмах, — но не потому, что я не вписываюсь. Я просто мешаю.

— Вы намекали на какую-то странную или страшную историю, приключившуюся с вами. Может, она поможет разобраться.

— История обыкновенная, — усмехнулся он, — но вы попали в яблочко. Все замешано именно на ней. Я до сих пор не могу опомниться. Чувствую себя героем какого-то сериала.

— Я поняла, что та открытка с девочкой вас сильно взволновала.

— Девочка здесь тоже ни при чем. А знаете, я близок к тому, чтобы выложить вам все начистоту, но это не просто сделать. С одной стороны, вы вторгнетесь в мой внутренний мир, в который я никого не пускаю. А с другой, будете располагать информацией, которая может погубить и вас, и меня.

— Что ж, чему быть, того не миновать, — кукольно улыбнулась Надя. — Я вижу, как вам необходимо поделиться с кем-то.

— Надо настроиться, — засомневался он. — А впрочем, вы сами все увидите…

В его квартиру она вошла как в музей. Каждая вещь удивляла. Надя долго рассматривала фотографию на серванте в гостиной. Двое молодоженов и их свидетели. Судя по костюмам и прическам, снимок сделан в начале семидесятых. У обоих брачащихся открытые русские лица. В другой комнате обнаружилось много детских игрушек. Надя сразу определила, что они принадлежали девочке.

— Миша, это не ваш дом, — догадалась она. — Куда вы меня привезли?

— Теперь это мой дом. Я купил квартиру со всей обстановкой. Это было непременное условие.

— Я совсем не вижу здесь вещей, принадлежащих вам! — воскликнула маленькая женщина. Она начала пугаться. — Вы что, до сих пор ничем не обзавелись?

— Не вижу смысла в приобретении вещей. Все необходимое тут имеется.

Они прошли в последнюю, тесную комнатенку, служившую Гольдмаху одновременно и спальней и кабинетом.

— Располагайтесь, — предложил он гостье продавленное кресло, — а я приготовлю коктейль.

— Не надо, Миша! — возразила она. — Хватит на сегодня коктейлей! Вы всячески стараетесь оттянуть время. Я пришла сюда, чтобы выслушать ваш рассказ. Не знаю почему, но у меня такое чувство, что ваша история как-то задевает меня. Может, потому что вы так внезапно вторглись в мою жизнь? Свалились с луны?

— Хорошо. — Он опустился в кресло напротив. Включил старый приемник. По «Маяку» передавали музыку из советских оперетт. Убавил звук. И начал: — Летом девяносто шестого года, вернувшись из очередной коммерческой поездки, кажется, из Сингапура, я понял, что мой бизнес на грани краха…

Елизаветинск

1996 год, лето

— Надо завязывать, Миша. Еще месяц, и нас проглотят конкуренты.

Они сидели в просторной кухне двухкомнатной «сталинской» квартиры, которую несколько лет снимал Пентиум. Салман, по своей кавказской привычке, без конца крутил в руках нож, манипулируя им в разных направлениях и время от времени втыкая в разделочную доску.

— У тебя башка здорово варит, — продолжал наставлять он, — придумай что-нибудь новое. Я тебе даю неделю отдыха. Катись на все четыре стороны.

Миша старался не смотреть в его маленькие, неподвижные глазки. Салман никогда не брился наголо и не носил папаху. Считал себя человеком прогрессивным и даже посмеивался над шариатом в то время, когда на ёго родине шла кровопролитная война. И все-таки в глазах Пентиума было что-то фанатичное, первобытное, отчего Гольдмаху становилось не по себе.

— Есть одна идея…