Гром

Так хотелось Батбаяру поездить, посмотреть новые земли. Но приказ есть приказ. Батбаяр поступил в распоряжение высокопоставленного чиновника, молчаливого и дотошного, и в течение нескольких дней писал доклад о результатах военных действий в Кобдо и общем положении в Западном крае. Когда доклад был наконец готов, чиновник в сопровождении довольно большой свиты выехал в Ургу.

Батбаяр надеялся, что путь их пройдет вблизи его родных мест, но чиновник приказал ехать через крупные монастыри — Джалханзы-хутухты и Заяын-гэгэна[60], которые находились намного севернее. Так Батбаяру и не удалось побывать дома.

Переезжая от одной уртонной станции до другой, лишь на десятые сутки, вконец измученные, они добрались до столицы.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ НА БЕРЕГУ БАЛТИЙСКОГО МОРЯ

Не успел Батбаяр вернуться в столицу, как его тотчас же отправили в ставку сайн-нойон-хана Намнансурэна. Радуясь скорому возвращению домой, Батбаяр поспешил в ставку хана, чтобы получить подорожную. Там он встретил своего старого друга Соднома и еще многих добрых знакомых. Все обрадовались Батбаяру, засыпали его вопросами о событиях в Кобдо и как всегда принялись шутить.

— Слышали, слышали, что ты отправился на войну. А теперь пожаловал к хану на аудиенцию? Хочешь звание героя получить.

— Вы посмотрите на его физиономию, до чего черна! Настоящий вояка!

— Его вызывают в столицу, а он деру дал на войну. Мы, признаться, решили, что ты подался за Алтай в зятья к маньчжурам!

— Ну, герой-победитель, поделись с нами своей богатой добычей, — сказал кто-то, и все разом бросились к походной сумке Батбаяра.

Но в ней, кроме отреза чесучи на дэл, привезенной в подарок Содному, ничего не было, и приятели с явным разочарованием продолжали балагурить.

— Посмел явиться к нам с пустыми руками! Надо сказать, чтобы выгнали этого бродягу.

— Его надо судить. Ведь эту чесучу он наверняка украл из китайской лавки…

— Точно! Судить его! Ведь он привез ее для служанки цэцэн-хана, с которой снюхался прошлой зимой. Ни стыда ни совести у этого парня: в худоне у него жена, а он здесь решил обосноваться…

Весь вечер в юрте Соднома не смолкало веселье. Весь вечер над Батбаяром подтрунивали, и он от души смеялся вместе со всеми, радуясь встрече с друзьями. Но, как говорится, все имеет конец. Когда Содном без обиняков спросил, не ему ли предназначается чесуча, Батбаяр, чтобы покончить с шутками и намеками, быстро ответил:

— Конечно же, друг, тебе.

Он достал чесучу из сумки и отдал Содному.

Лишь за полночь все разошлись по своим юртам. Остались Батбаяр и Содном. При свете масляной лампы Батбаяр, захлебываясь, рассказывал другу о днях, проведенных в Кобдо.

— Посмотрел бы ты, как храбро сражались наши парни, — говорил он. — А ведь поначалу казалось, не одолеть нам маньчжуров. Суди сам, одеты наши были кто во что. В гутулах драться трудно. А маньчжуры! Одеты с иголочки, у всех лошади одной масти. Сунутся наши к крепости, оттуда конница вылетает, и наши бегут. Но стоило дать сигнал к решающему штурму, как цирики тучей налетели на неприступные стены и, сметая все на своем пути, ворвались в крепость. Откуда только силы взялись…

— Нет, не вечно сидеть маньчжурам на нашей шее! — с горячностью произнес Содном. — Верно сказал как-то хан: «Как бы ни кичились маньчжуры своим могуществом, настанет время, и придется им убираться восвояси».

Содном улыбнулся, но тут же лицо его приняло серьезное выражение.

— Победить-то мы победили, да легче от этого наше положение не стало. — Он прислушался к голосам на улице. — Династия маньчжуров пала, а все равно китайские нойоны покоя нам не дают. Говорят, из Пекина шлют телеграмму за телеграммой, и одна воинственнее другой. Тяжело нашему господину приходится! Забот у премьер-министра по горло, а казна пустая. Помощи ждать не от кого. Вот и вертись… А ламы и нойоны свое гнут, по-прежнему на юг оглядываются. Намнансурэн-гуай терпеть их не может. Он считает, что если уж отделяться от Китая, так на деле, чтобы никогда больше перед Пекином голову не склонять, что нашему многострадальному народу надо искать верных и честных друзей, которые помогут нам в борьбе за независимость. Хан решительно против тех, кто снова готов идти на поклон к китайцам. На этом он стоит твердо, а значит, своего добьется.

— По-моему, хан прав. Интересно, что думают об этом другие? — спросил Батбаяр.

— А что другие? — продолжал Содном. — Люди ученые, знающие толк в этих делах, на стороне хана. А простые, вроде нас с тобой, ничего не смыслят. Во всяком случае, все мы, подчиненные хана, с ног сбились. Хуралы, визиты, приемы… Везде приходится сопровождать хана; круглые сутки верчусь, как белка в колесе. Прошлым летом тебя вызвать хотели, но узнали, что ты воевать ушел. А уж теперь, брат, не мечтай быстро выбраться отсюда. Хочешь, по старой дружбе будем вместе при хане телохранителями? Я доложу о тебе хану…

«Я многим обязан этому человеку, — думал Батбаяр, — и должен помочь ему, оправдать его доверие».