Гром

— Человек я подневольный, — после некоторого молчания проговорил Батбаяр. — Мое дело слушать и повиноваться…

— Вот и хорошо, вот и договорились, — обрадовался Содном. — А за чесучу, друг, спасибо. Дэл из нее получится замечательный. А я знаю, как тебя отблагодарить… Наверное, не забыл еще служанку жены цэцэн-хана? Так и быть, сведу вас при случае…

На следующий день Батбаяра зачислили в группу телохранителей премьер-министра Намнансурэна. Начальник охраны распорядился, чтобы ему сшили новый форменный дэл. Батбаяр сообщил родным в письме, что оставлен на службе в столице.

Через несколько дней Батбаяр по вызову Намнансурэна явился в ставку и застал хана сидящим в глубине юрты на тюфяке, в дэле, по-домашнему, без пояса. Он доставал из изящной фарфоровой пиалы с горячим молочным чаем нарезанные туда мелкие кусочки вареного мяса и не спеша отправлял их в рот. Батбаяр приветствовал хана поклоном.

Намнансурэн встретил его, как встречают старых друзей, радостно улыбнулся.

— Наконец-то прилетел наш Жаворонок. Тебе, брат, война пошла на пользу: возмужал, настоящий солдат. Ну садись, рассказывай, как воевал, как добрался до столицы.

Батбаяр подошел к Намнансурэну, сел на суконную подстилку. Они не виделись около года, и хан за это время заметно постарел: он располнел, кожа на лице лоснилась, появился второй подбородок.

Батбаяр обо всем подробно рассказал хану, но, видимо, от волнения упустил главное: те два документа, которые попались ему на глаза в канцелярии кобдоского амбаня.

— Тебе, наверно, приходилось встречаться с гуном Максаржавом, — спросил Намнансурэн. — Ну, как он? Суров, правда?

— Мало сказать «суров», — ответил Батбаяр. — Все перед ним дрожали. Особенно он был крут с командирами.

— Что правда, то правда. Держать в страхе он умеет. Это у него в крови. И на врага наводит ужас, парализует его. А главное — умеет добиться своего. — Намнансурэн задумчиво посмотрел на видневшееся сквозь тоно небо и снова обратился к Батбаяру: — По дороге в столицу тебе, наверное, приходилось встречаться со многими людьми. О чем говорит, чем живет народ? Мне это очень важно знать.

— Виноват, мой господин, специально я этим не интересовался. Но судя по тому, что говорят, араты всей душой рады отделению от маньчжурской империи и образованию своего государства. По правде говоря, всех волнует и другое: станет ли теперь жизнь лучше?

Намнансурэн изменился в лице. Видно, слова Батбаяра задели его за живое, вновь навели на мысли, которые давно не давали хану покоя.

— Хвалю тебя, друг мой, — сказал Намнансурэн со вздохом. — Ты подметил очень важное. Увы, пока, видно, не суждено сбыться всем чаяниям народным. Сил у нас еще для этого маловато. Да и желания тоже. Вам, молодым, суждено воплотить в жизнь извечные мечты народа.

Не все понял Батбаяр в их разговоре, но последние слова Намнансурэна удивили, пожалуй, даже ошеломили его.

Теперь Батбаяр вместе с Содномом неотступно, как тень, следовал за ханом. Одет он был в синий хантаз поверх форменного дэла. Шапку украшал дымчатый жинс, у пояса висел мешочек для пиалы.

Дел у Намнансурэна хватало, да и развлечений тоже: целыми днями он разъезжал по городу то верхом, то в коляске. Ездил на аудиенцию к богдо-гэгэну, встречался с другими министрами, частенько навещал русского консула. Не раз Батбаяру и Содному приходилось дожидаться господина на улице всю ночь напролет.

Но все эти визиты обычно не радовали господина. Напротив, он выходил расстроенный и раздраженный долгими и, по всей вероятности, бесплодными разговорами.

Частенько телохранители коротали долгие ночные часы под стенами резиденции богдо-гэгэна. Они не знали, что делал их господин за этими высокими стенами, — то ли обсуждал важные государственные дела с богдо-гэгэном, то ли пьянствовал с ним, то ли, забыв обо всем на свете, развлекался там с прелестной женой цэцэн-хана?

Батбаяр с нетерпением ждал вестей из дома, но письма не было. Особенно он беспокоился за Лхаму. «Как там она, бедняжка? Ждет меня не дождется. Залает собака — прислушивается. Увидит всадника — застынет на месте, пристально глядя вдаль. Любит она меня, вот и страдает. Все это время жила в неведении — то ли я жив, то ли погиб. Как бы Донров со зла не сделал еще какой-нибудь пакости. Наверняка он так устроил, что Лхама упала с лошади. Кроме него, больше некому…»

Когда у Батбаяра дергалось верхнее веко, он радовался доброй примете: «Значит, дома все хорошо»; когда дергалось нижнее веко, его одолевали тяжелые предчувствия.

Так он и жил в постоянной тревоге о доме. Минула зима, земля сбросила свой белый наряд, весенняя оттепель предвещала приближение благодатной поры пробуждения природы. Только события, происходившие на земле, не сулили никакой радости. Время было тревожное.

Вскоре по столице разнеслась весть, что китайские войска снова вторглись в пределы Монголии и на юге страны идут ожесточенные бои.