Гром

Батбаяр с охотниками бродил по горам, больше нечем было заняться. А когда начал таять снег и река сбросила свой ледяной покров, парень с утра до вечера пропадал на берегу — бил острогой тайменей. Казалось бы, грустить некогда, но на душе у него было тревожно. Он часто видел во сне жену и тогда утром вставал задумчивый, сидел на берегу и смотрел на виду. Зазеленела на склонах трава, и Батбаяр с Чулудаем поехали в долину Селенги раздобыть немного муки и чая. Встречавшиеся по дороге люди с грустью говорили: «Попали в руки китайских солдат, теперь будем заживо в аду маяться». Батбаяр вез несколько лисьих и волчьих шкур, добытых прошлой и позапрошлой зимой. У лабаза фирмы Хорхой спешились, подошли к аратам, толпившимся у дверей, от них услышали, что представитель фирмы уехал вместе с китайскими нойонами вверх по реке осматривать крестьянские поселения и деревни, выяснять сколько у кого скота и инструмента. «Он и за людей-то нас не считает, — говорили араты, — зовет коровами. Вы, говорит, не вздумайте тут мычать, ваш богдо кланяется портрету нашего да жунтана, а вы скоро будете моим тапочкам кланяться, отруби вымаливать».

Лабаз открыли лишь к вечеру. Батбаяр вошел в лавку и положил на прилавок шкуры. Торговец в наброшенном на плечи черном хурэмте потряс их, подул, покачал головой.

— Шкура весенняя, линялая. Таких не берем.

— Да нет же. Мы их зимой добыли, — возразил Батбаяр.

— Знаю я. Прошло время, когда мы втридорога брали у вас весеннюю линялую пушнину! — заорал торговец. — Скоро вы ее задаром отдадите. Бери свое гнилье и выбрось его подальше отсюда. Пошел прочь, скотина! — Торговец схватил шкуры и швырнул на пол.

— Что это с вами? Или брюхо набили, больше не лезет? — обозлился Чулудай.

— Что ты сказал? Это ты, корова, нас кормишь?

— Если мы коровы, то ты…

— Что, хочешь сказать — ишаки? Значит, и генерал Сюй ишак? Мы отправим тебя в Да хурээ, там с тебя живо шкуру спустят.

Батбаяр вскипел, сжал в руке кнут.

— Мы сюда не побираться пришли, — сказал он сквозь зубы.

— Зря вы с ним связываетесь, — стали уговаривать араты Батбаяра и Чулудая. — С тех пор как приехали китайские нойоны с солдатами, их так и распирает от спеси. Уезжайте быстрее. Лучше чай из травы пить. У них в доме ружья.

— Представитель фирмы с китайскими нойонами вверх по реке уехал. Вернется скоро. Не спорьте вы с ними, не то беду наживете.

Чулудай подобрал с пола шкуры, подошел к двери и принялся их вытряхивать, подняв в лавке столбы пыли. Торговец завопил дурным голосом.

— Не ори, не то запрем и подожжем лавку, — пригрозил, выходя, Батбаяр.

Возвращались на Зэлтэр и без чая, и без муки. «Китайские торговцы словно взбесились. Но почему? — недоумевал Батбаяр. — Может, чуют, что нам, монголам, не долго жить осталось? Да, пожалуй. Кто теперь моей матери чаю достанет? Как там Лхама? Если генерал Сюй разогнал правительство, значит, и следователя, и рябого зайсана из Управления шанзотбы лишили постов. Но стало ли меньше покровителей у Аюура бойды? Он может наговорить обо мне в монастырской джасе все, что угодно. Да и китайские нойоны его наверняка жалуют. Он давно с Шивэ оворскими торговцами поддерживал отношения. Чем всего бояться, лучше сразу лечь да умереть. Поеду на родину, там найдется, кому меня защитить. Раздобуду коня и поеду. Сообщу домой что жив и здоров, а с Аюуром придумаю, как расправиться. Положу его живьем в гроб, а после этого к красным подамся».

И Батбаяр сказал Нэрэну:

— Надо мне возвращаться домой. По-другому я поступить не могу.

— Раз так решил, бери любую лошадь и поезжай. Не забывай старика! У вас, халхасцев, есть пословица: «Длинна дорога у мужчины». Спаси тебя господи.

Чулудай пообещал достать другу седло, уздечку и ружье. Ехать Батбаяр решил летом, но с ним случилась беда, которая сорвала все его планы. Однажды, когда гнал раненую косулю, он поскользнулся, сорвался со скалы и повредил ногу. До юрты старого Нэрэна едва добрался. Старик ухаживал за ним как только мог, лечила старуха знахарка. От сильного ушиба вскрылись старые раны.

— Видно, местному духу-хранителю не хочется меня отпускать, — невесело шутил Батбаяр. Он пролежал все лето и осень. А когда с деревьев стали падать листья, снова пошли всякие слухи. Однажды, когда старик погнал на пастбище скот, а старуха ушла за дровами, в юрту заглянул Чулудай.

— Это тебе на суп, — сказал он, вынимая из мешка половину оленьей туши, разрубленной на куски. — В Да хурээ, говорят, китайским солдатам не дают покоя. Повсюду расклеивают листовки «гамины — людоеды, убирайтесь прочь!». А китайцы озверели. Хватают всех подряд, даже лам с нойонами бросают в тюрьму. И еще рассказывают, будто в Да хурээ появились какие-то люди, которые называют себя представителями Народной партии. Они собирают всех, кто хочет бороться с гаминовским отребьем, учат их воевать, расклеивают по городу листовки, призывая подняться на борьбу с китайскими захватчиками, собирают оружие. Не похоже, чтобы эти люди хотели на войне руки погреть, нажиться.