Гром

— Эх, бедняга. В школу, значит, поедет? Мой старик в молодости тоже хвалился: «Я грамоте обучен». Да ничего путного не вышло. Только и научился, что имя свое выводить, а мы из-за его ученья по миру пошли, — с плохо скрываемой радостью говорила Ханда, встретив Гэрэл у привязи для телят. «Уедет Батбаяр, глядишь, может, судьба и моей бедной девочке улыбнется. Донров тоже парень хороший. Только бы его мать с отцом не стали нам в глаза бедностью тыкать. А уж девчонка у меня — загляденье, тут никто спорить не станет».

Дуламхорло, услышав новость, чуть не закричала. Но, взглянув на гремевшую ведрами Гэрэл, просияла улыбкой.

— Так вот как все обернулось. Ну что же, наш Батбаяр — парень не промах. Все науки одолеет.

Откуда было знать Гэрэл, что кроется за хитрой улыбкой Дуламхорло.

«Вырвется он из моих рук, назад ни за что не вернется. Разве мало на свете красивых девушек! А он парень покладистый, добрый такой, каждой понравится. Ну и пусть! Хоть бы изредка его видеть, как-то спокойнее было бы на душе. Да что это со мной делается. Как будто ничего в нем особенного — парень как парень, а смотришь на него — сердце радуется. Мой Аюур с места не двинется. А упал бы хану в ноги, взмолился: «Я все время при вас, ни на минуту не отлучаюсь. Дома работать некому, то жена болеет, то сын. Смилуйтесь, не забирайте». И зачем только хану этот парень понадобился? Старик мой только и знает, что трястись да кланяться: «Слушаюсь, повинуюсь». Готов хану сапоги лизать. И как только он с таким брюхом умудряется бегать? Весь в морщинах, веки мешками висят — старик стариком, а все ревнует, злобой исходит. Наверняка думает: «Отправлю-ка я этого парня подальше».

Донров, услышав от матери, что Батбаяр уезжает, равнодушно бросил:

— Ну и черт с ним! — а в душе обрадовался: «По крайней мере, некому теперь будет меня за горло хватать, когда я потащу свою батрачку в укромный уголок».

Батбаяр заскочил в юрту и сразу же убежал к Дашдамбе, который во дворе обтесывал оглоблю для телеги.

— Хан велел вам привет передать.

— Не забыл, значит, — помолчав, заметил Дашдамба. — Ездит он много, а знает ли, какие у людей думы? Залан Доной при нем?

— Не знаю. Был с ним какой-то коренастый темнолицый мужчина: хан его учителем называл.

— Он самый. Его еще Смурым кличут.

— Много еролов и магтаалов знает.

— Он и в этом кое-что понимает, умом бог не обидел. Однажды Улясутайский амбань едва не лишил меня головы. Дагвадоной спас, пришлось ему для этого хорошенько пораскинуть мозгами. Он жалеет простых людей, потому что сам из простых. За это нойоны его недолюбливают, попрекают низким происхождением, — пощипывая бороденку, сказал Дашдамба.

Батбаяр смотрел на его высокий, изрезанный морщинами лоб, спокойные, устремленные вдаль глаза и испытывал гордость и восхищение. Десять лет жили они в одном аиле, но лишь недавно Батбаяр узнал, что пришлось пережить этому человеку.

Услышав, что Батбаяр едет в школу, Дашдамба снова дернул себя за бородку:

— Ну что же. Дело достойное мужчины. О матери твоей мы позаботимся. Парень ты молодой, а потому хочу напомнить тебе: не верь тому, что видят твои глаза. Ты, кажется, моей дочке пришелся по нраву, знай же, мы тебя никогда не забудем. Деваться нам некуда, так и будем ходить за коровьими хвостами.

«Лхама твоя. Не забывай ее — вот что хотел сказать старик», — подумал юноша и от радости едва не бросился обнимать Дашдамбу.

Пришла осень, с ветрами, листопадом. Гэрэл торопилась сшить сыну нарядный тэрлик из чесучи, подаренной Дуламхорло. В первый раз Батбаяр надел его за несколько дней до отъезда и поскакал на пастбище, где Лхама пасла овец — показать ей обнову. Боль отразилась на лице у девушки, когда она увидела тэрлик.

— Я видела эту чесучу у Дуламхорло. Подушка у нее из такой же. Будешь смотреть на тэрлик и вспоминать добрую свою хозяюшку. — Слезы навернулись Лхаме на глаза, она вцепилась в ворот тэрлика и дернула, разорвав его до самого пояса. Батбаяр понимал, что сам виноват, поэтому не обиделся, не разозлился, но домой вернулся с безнадежно испорченным настроением.

Матери сказал, что порвал тэрлик, объезжая лошадь. А на третий день, утром, когда Батбаяра не было дома, Лхама принесла сверток, положила его на кровать и, ни слова не говоря, вышла. Гэрэл развернула сверток и увидела новенький, только что из-под иглы, шелковый дэл светло-коричневого цвета. Лишь много позже она узнала, что Лхама целый год по клочку собирала шерсть, чтобы продать ее и на вырученные деньги купить у проезжего торговца шелк, потом шила для Батбаяра дэл прямо на пастбищах, чтобы мать не видела.

Вернулся домой Аюур. Приехал недовольный, мрачный.

«Может, расстраивается, что коней теперь некому будет пасти?» — гадала, глядя на его пасмурное лицо, жена. Она заварила крепкий чай и, подавая, спросила:

— С чего это вдруг ваш нойон заинтересовался этим парнем? Он же прост как коровья бабка!

Аюур промолчал.

— Что теперь с табуном делать? — не унималась Дуламхорло. — Придумали бы что-нибудь. Вы же все время при нойоне.