Гром

Летом занятий в школе не было, и Батбаяр радовался, что скоро вернется домой. Но однажды его вызвали в канцелярию и передали приказ задана Дагвадоноя — остаться на лето в аймачном управлении делами для переписи приказов и прочих бумаг. Как было отказаться? И Батбаяр написал Дашдамбе письмо. Передал приветы матери, Лхаме, Дуламхорло, объяснил причину, по которой ему приходится оставаться при канцелярии, а в конце, набравшись смелости, приписал: «Лхама, я не могу сейчас приехать домой, но если ты перейдешь в нашу бедную юрту и заживешь одной семьей с моей мамой, для меня это будет несказанной радостью». Письмо, отправленное с человеком, ехавшим в те края, в пути не задержалось, через несколько дней оно попало к Дашдамбе, и в аиле поднялся переполох. Дуламхорло радовалась — «вспоминает обо мне», и в то же время злилась — «эту девчонку, похожую на чахлый ковыль, решил замуж взять».

«Раз жив-здоров, значит, небо не оставило его своей милостью», — думала Гэрэл, приговаривая как обычно:

— Э-э, сто лет ему жизни!

«Никак не выбросит из головы эту старуху — жену бойды. Приветы ей передает. А может, я для него просто забава?» — думала Лхама, но когда услыхала, что Батбаяр просит ее переехать к нему в юрту, зарделась от радости.

— Очень надо тратить свои молодые годы на то, чтобы сторожить их худую юртенку, — злилась Ханда.

А Донров думал свое:

«Никогда не забуду, как ты бил меня. Придет время, встречу тебя мстителем на Олётском перевале…» Он делал вид, что письмо его совершенно не интересует, а сам цедил сквозь зубы:

— Нацарапал несколько слов, замарал бумагу и думаешь всех удивить? Лхаму в жены взять собираешься, в юрту к себе зовешь? А я с этой девкой такое сотворю — никому не нужна будет.

На утро Батбаяр вслед за канцелярскими писцами вошел в большую, кишащую мухами юрту и сел переписывать иски, прошения, показания… Так было нудно даже тоскливо снимать бесчисленные копии для отправки в столичные министерства, Улясутайскому амбаню в канцелярии подведомственных хошунов.. В голове билась одна-единственная мысль — как попасть домой, — и юноша с большим трудом заставлял себя усидеть на месте. В одном из прошений, поданных фирмой Да Шэнху говорилось, что в Гоби группа людей напала на ее приказчиков, перегонявших отару овец, и избила их, но «не ради одной наживы, о чем свидетельствуют ругательства в адрес императорской особы, а посему грабителей необходимо немедля найти, схватить и подвергнуть соответствующему наказанию». Следующий документ был иском: зимой, из местечка Шивэ овор выехали два китайских торговца, наняв в проводники и слуги монголов, которые в дороге, сговорившись с несколькими местными жителями, напали на своих нанимателей, натолкали им снегу и в штаны, и в гутулы, попортили товары, сожгли долговые книги и скрылись.

Многие гобийские уртоны были брошены самовольно откочевавшими харчинскими аилами, из-за чего задержан на несколько суток проезд послов из Пекина в Кобдо и Улясутай, что явилось нарушением указа императора, а посему необходимо глав откочевавших аилов немедля схватить, доставить к улясутайскому амбаню и примерно покарать, чтобы впредь неповадно было, — гласил приказ, присланный из императорского министерства. Когда среди документов попались допросные листы по делу об отказе аратов выплачивать китайским фирмам долги князей своего хошуна и учиненном дебоше, во время которого они выкрикивали, что «князья-правители извели весь скот ради «цветных дэлов и жинсов», Батбаяр отложил кисть и задумался.

«А ведь это, если разобраться, правда. Вот и Дашдамба-гуай говорил: «Наши нойоны за пестрый цветной дэл и жинс душу заложить готовы». Чего только ни случается на свете. А мы ничего не знаем. Живем в глухомани: старики охотятся — по горам бродят, молодые парни бегают за девчонками из близлежащих аилов, вот и все события, тишь да гладь, словно Хангай отгородил наши места от остального мира. А ведь и у нас в верховьях Орхона есть богатые аилы, где хозяева безнаказанно чинят произвол, и один из них — аил Аюур-гуая!» — размышлял юноша.

Так в мечтах о встрече с любимой и раздумьях над различными событиями, о которых Батбаяр узнавал, переписывая документы, проходили дни.

Однажды в канцелярию вошел чем-то взволнованный Содном-телохранитель, протянул столоначальнику какую-то бумагу и, отыскав глазами сидевшего у стены Батбаяра, сделал знак глазами — «выйди». Юноша вышел вслед за Содномом.

— Тороплюсь я. Хан уехал к богдо-гэгэну и еще не вернулся, а у нас тут переполох, объявился человек, насылавший проклятия. И меня впутал в это дело. Так что смотри, будь осторожен. Как-нибудь вечерком забеги. Я, видимо, буду стеречь ханскую печать. — Сказав это, он побежал к коновязи.

«Что значит «насылал проклятья»?» — недоумевал Батбаяр. Не успел он вернуться в орго и сесть на место, как столоначальник, который читал бумагу, принесенную Содномом, дернулся и побелел, словно увидел гадюку.

— Так, постой, постой. — Он ударил в барабанчик и, когда вбежал посыльный, приказал:

— Сейчас же собери всех чиновников. И стражников кликни.