Гром

— После смерти второго ребенка хан слег, и тут поползли разные слухи. Рассказывали, будто ночью у дверей княжеского орго бегают и плачут малыши. С хребта, где их могилы, прибежала красная собака с белыми ногами и с воем полезла под юрту хана. Вечерами на трех каменных мысах неподалеку от монастыря появляются три голые заросшие по пояс волосами женщины и бегом-бегом прямо в дверь ханского орго. Сейчас-то ясно, что все эти слухи распространял Балбар, хотел запугать, посеять слабость в душе хана. Недавно попросил меня Дагдан тайджи-гуай покараулить вместо него. Возвращался я поздно, когда все во дворце уже спали. Иду по двору, вижу, в сером орго зажегся свет. Подхожу ближе, прислушиваюсь. Внутри какие-то шорохи. Повар, знаю, ушел ночевать в знакомый аил, хана нет, а без него и телохранителям там делать нечего. Не иначе, думаю, кто-то недоброе замыслил. Подкрался я к орго, присел на корточки, заглянул в щель. Вижу — стоит тавнан Балбар перед таганом и землю роет. Стало мне как-то не по себе, но гляжу, что будет дальше. Выкопал он яму, бросил туда пухлый такой сверток и стал торопливо засыпать. Тогда я потихоньку отошел и присел за поленницу. Вышел тавнан из орго, огляделся и бочком в сторону. Нет, думаю, не за добрым делом ходил сюда Балбар. Не стал я заходить в серое орго. Вернулся сюда, лег, а уснуть не могу, все думаю, что он там зарыл. Утром встал пораньше и побежал к Дагвадоной-гуаю. «Багша, говорю, мне с вами нужно потолковать».

Залан не выказал недовольства, накинул дэл и вышел. Когда я рассказал ему, что видел ночью, он даже в лице переменился.

— Я сейчас подойду, а ты в серое орго никого не пускай!

Перед восходом солнца мы впятером — с нами был лама — служитель храма и еще два телохранителя — вошли в орго, разрыли яму и нашли сверток. Развернули, а там в старом грязном носке вместе с портретом нойона, проколотым шилами и ножами, напихана разная дрянь и сверху листок с проклятьями. Смотреть тошно. Дагвадоной тут же написал записку и велел отнести в канцелярию. Тогда Балбара и схватили. Тавнан пока ни в чем не признался, а первым указал на него я, вот и боюсь, как бы все это не обернулось против меня.

— Чего вам бояться? Говорят, что и дома у него, под полом, нашли немало всякой дряни. Разве это не доказательство его виновности?

— И верно. Как же я об этом раньше не подумал. Ты-то как вспомнил?

— Так ведь каждому известно, независимо от его показаний, что все улики против него, — сказал юноша.

Содном немного успокоился и сказал с улыбкой:

— Ты забеги сюда послезавтра утром. Говорят, из Эрдэнэ зуу ламы пожалуют, будут проклятия искать. Вместе посмотрим.

Через два дня юноша пришел в ханский монастырь. Во дворе уже толкался народ. Но вскоре телохранители всех выгнали, постелили у малого орго нойона три тюфяка, разложили на них колокольчики, барабаны, еще какие-то предметы и объявили:

— Очир может вырваться, поэтому высокие ламы предупреждают — люди должны отойти на двести шагов!

Когда чиновники из управления делами аймака и приближенные отошли на указанное расстояние, из молельной князя вышли трое пожилых лам и сели на приготовленные для них тюфяки, оказавшись прямо под окном дворца, из которого за ними украдкой наблюдали Содном и Батбаяр. Одного из них Батбаяр узнал. Это был тот самый широколицый казначей, который приходил к Дуламхорло в Эрдэнэ зуу, пил водку, смешил хозяйку веселыми шутками, жал ей пальцы; расходившись, все норовил запустить руку под подол ей или за пазуху и в конце концов улегся спать, разложив свой тюфяк у ее постели.

Ламы зажгли благовония и, бубня низкими басовитыми голосами молитвы, окропили все вокруг темной жидкостью. Широколицый встал, взял клинок с темляком в виде очира, на который были повязаны шелковые хадаки, и постоял, чтобы все видели, как ходят ходуном его руки, из последних сил удерживая бьющийся в такт мелодии молитвы очир. Казалось, очир рвется и тянет за собой ламу. Лама сделал несколько шагов и, пригнувшись, побежал. Обогнув орго, затрусил вдоль хашана, долго, словно искал что-то, рыскал перед собравшейся толпой и, вернувшись к деревянному настилу, на котором лежали тюфяки читавших молитвы лам, принялся стучать по нему очиром. Ударив несколько раз, лама нагнулся, заглянул под настил, и тут из-под него выскочило небольшое серое животное, походившее на суслика, и, прошмыгнув мимо ламы, юркнуло под юрту, что у самых ворот монастыря. Соднома пот прошиб.

— Гляди! Гляди! Ожившее проклятие побежало! — испуганно вскрикнул он и, сложив ладони, взмолился: — Господи, боже мой. Какие же страшные дела у нас творятся.