Гром

И поскакали мы с тайджи вот как сейчас с тобой. Но в тот раз я сопровождал, а сейчас меня сопровождают, — пошутил телохранитель.

— С Дагдан-гуаем мы были давно знакомы. Человек спокойный и сдержанный, он больше всего любил сидеть над сутрами. Хоть и тайджи, а крепостных не имел, ничего не имел, кроме звания. Потому и не заносился, не важничал передо мной, а времена трудные, как же было не сыграть на его знатности и не опрокинуть в аилах чашку-другую, чтобы промочить горло. Как только мы выехали, Дагдан тайджи сказал:

— Я буду изображать крупного князя. На уртонах можешь говорить, что захочешь, дело твое, только не упоминай наших имен или званий. Не то мы можем предстать перед императорским министерством как главные виновники, и на нас падет вся тяжесть наказания.

Я тогда толком ничего не знал, только слышал кое-что краем уха. Так мы и проехали по всем уртонам, ни разу не назвав себя. И хоть бы кто-нибудь спросил наши титулы или имена; что ни скажем — кланяются и говорят: «слушаемся». Ох уж наши худонские! Простодушны, чистосердечны, доверчивы сверх меры. За кого они нас приняли, бедняги? Три уртона мы заставили ночью откочевать, скот велели отогнать подальше и поехали назад. Вот и получилось, что до нашего приезда здесь было несколько тысяч лошадей, а после отъезда не осталось ни одной, — сказал Содном, весело хохотнул и, приподнявшись, окинул взглядом просторную долину. По ней, казалось, бежали белые волны — это метелки ковыля покачивались на ветру.

— Зачем же было заставлять людей откочевывать, оголять уртоны? Разве вельможному гостю из Пекина не стараются показать, как они усердно трудятся? — удивился Батбаяр.

— Э-э, да ты, оказывается, настоящий шушма. Тебе все растолковать надо.

— Растолкуйте, как малому ребенку — я не обижусь.

— Маньчжурский хан опасался, как бы Далай-лама, приехав к нам, во Внешнюю Монголию, не сблизился с монгольскими ламами и нойонами, не вошел с ними в тайный сговор. Поэтому он немедля направил сюда из Пекина амбаня, чтобы тот следил неотступно за Далай-ламой. Наши же решили этому воспротивиться, вот и разогнали уртоны.

— Но ведь за подобное самоуправство маньчжурский хан мог строго наказать нашего хана.

— До беды, и в самом деле, было недалеко. Однако наш господин придумал нехитрый, но верный способ, как ее избежать. Пожалуй, даже не господин, а Смурый.

— Что же было дальше? Рассказывайте.

— Устал я что-то, во рту пересохло. Но деваться некуда, придется рассказать.

Содном достал трубку с длинным белым мундштуком, закурил.

— Когда Далай-лама пожаловал к нам в монастырь, богомольцев и паломников там собралось что песчинок — тысячи. Понаехали ламы, нойоны, хутухты, хубилганы; что ни день — подношения даров, словом, всего насмотрелись, за всю жизнь не увидишь. Земля в долине Онги ходуном ходила. Тут как раз приезжает маньчжурский амбань. Уртонов нет, лошадей не сменишь. Князь в дороге задержался, устал и был вне себя от гнева.

«Ты, говорит, сайн-нойон-хан, все нарочно подстроил. Хотел принять Далай-ламу тайно, против воли императора, и своим поступком нарушил правила и установления. Мой долг довести это до сведения императора, и да покарает он тебя по всей строгости закона». А наш хан отвечает ему надменно: «Неужели вы не видите, сколь велики страдания монгольского народа? Сюда вы ехали по трупам павшего скота, а теперь хотите проехаться по трупам людей?»

После этого прошел слух, что князя лишат его ханского титула. Два дня все наши ходили мрачные, молчаливые. Но вот как-то вечером позвал меня Смурый и говорит: пойди, разыщи арслана Баст Онолта и приведи сюда.

Арслана я нашел в трапезной и привел к залану.

— Вы оба этой ночью будете следить за орго амбаня, — приказал залан. — В юрте рядом — ночует жена Гомбо бэйсэ, госпожа Норжиндэжид. Между юртами бросите кусок войлока и спрячетесь под ним. Только не вздумайте спать! Днем амбань выпил много вина и кумыса, так что ночью ему наверняка приспичит выйти. Как только он отойдет от своего орго, бросайтесь к нему, хватайте и кричите: «Люди, смотрите. Да что же это делается?!» На шум выйдет Норжиндэжид. И я подойду.

— Я, признаться, струхнул…

«Да это же та самая Норжиндэжид, которая выгнала нас с матерью. Это она, точно», — едва не закричал Батбаяр, но вспоминать о том, как ты скитался, гонимый презрением и ненавистью людей — не очень приятно, и юноша вовремя спохватился. А Содном тем временем продолжал:

— Я спрашиваю: «Залан-гуай, разве можем мы так обойтись с почтенным амбанем?»

— Это приказ вашего господина, а выполнять его или нет, решайте сами, — ответил Дагвадоной-гуай, и так зло на меня посмотрел, что у меня пропала всякая охота задавать вопросы. Я поклонился и говорю: «Выполню».

Смотрю, а Баст Онолт стоит как ни в чем не бывало, только на скулах желваки вздулись, да мышцы на шее напряглись.

— Кто это Баст Онолт? — спросил Батбаяр.