Громче, чем тишина. Первая в России книга о семейном киднеппинге

В то время как я выдавала примитивные ответы на примитивные вопросы следователей, испытывая стыд от «низкопробности» этого театра, и играла назначенную роль «обвиняемой», отец бледнел и впадал в оторопь, когда коллеги и студенты на кафедре интересовались, как обстоят дела с его похищенной внучкой. Репутация, 40-летний научный стаж, должность профессора и все регалии, к этому приложенные, не позволяли отцу опускаться до личных эмоциональных обсуждений, тем более с собственными аспирантами.

Какое-то время дома мы притворялись, что ничего такого не происходит, выбирали нейтральные темы для обсуждений – например, футбол или музыкальный концерт. Напряжение при этом лишь нарастало. Повестки приходили почти каждый день, только теперь я старалась получить их на почте самостоятельно, чтобы лишний раз не волновать отца.

Наблюдая за тем, как «машина зла» играет роль «института закона», разбирая СМЫСЛ на кирпичики прямо перед моим носом, я жалела лишь о том, что я не Кафка. Ценности и смыслы, регулирующие жизнь общества, еще недавно казавшиеся мне, законопослушному гражданину, базисом и первоосновой, после недель, проведенных на допросах, начали плавиться в кабинетах с золотыми табличками и парить в невесомости над казенными столами, заваленными множеством бумаг прямоугольной формы. Они парили, как и я, – с подорванным парашютом.

Однажды я осмелилась объявить следователю о планах поездки в Новороссийск, чтобы искать там свою дочь и продолжить судиться за право встреч с ней. На что следователь тут же напомнил мне о подписке о невыезде и, разъярившись, пригрозил мне в случае отсутствия объявлением в федеральный розыск. Меня лишили смысла, а теперь душили правовыми тисками. Это был процесс организованной мне лично блокады.

Наконец, процесс досудебного расследования завершился вынесением обвинительного заключения, с которым, явившись в назначенный час, я ознакомилась и в котором по совету своего адвоката расписалась.

Ирина Николаевна, адвокат по уголовным делам, была назначена мне за счет государства и взялась за дело по долгу службы, без особого энтузиазма. В силу своего многолетнего опыта адвокат была настроена крайне пессимистично в отношении моего дела.

Она доходчиво объяснила мне, что при желании можно посадить и оправдать любого, используя одну и ту же процедуру под названием «закон». Все дело только в искусстве манипулирования словесными формулами, с одной стороны, и мерой весов в руках Фемиды – с другой.

– Недаром богиню правосудия изображают с завязанными глазами, – философствовала Николаевна.

А ведь и правда… Истина всегда бессловесна, ее сложно выкрикивать, ею сложно манипулировать, драться за нее. Поэтому в таких местах, где истину и справедливость пускают по желобам формализма, правде не место.

Я стала всегда носить с собой паспорт. Это как жить с ощущением наручников на своих запястьях.

Друзья при встрече глядели на меня с печалью. Все вокруг оплакивали мою судьбу. Но что-то глубоко внутри росло и усиливалось, упорно сопротивляясь происходящему.

Продолжая общественную деятельность, я не отказывала во встрече никому из тех, кто обращался ко мне. Люди в сложных жизненных ситуациях, таких как моя, ждали поддержки и совета. И каждый раз откуда-то приходили силы, и я говорила так, словно мы не были проигравшими, словно победа – лишь дело времени, словно мы всего в двух шагах от нее, словно до нее можно достать рукой, надо лишь сделать еще один шаг и, главное, не сдаваться… Не сдаваться!

Мы, родители, разлученные с детьми, обсуждая драматичные жизненные ситуации, часто имеющие похожий сценарий, обсуждая суды и бездействие приставов, продолжали верить. И мечтали об одном. Не о том, чтобы наказать, отомстить или заставить пережить подобное тем, кто делает это с нами. Мы мечтали о том, как вернутся наши дети. Иногда я была настолько полна внутреннего отчаяния, что в нем могла захлебнуться любая вера. Но как только мне удавалось передать частичку своей веры другим, тут же она возвращалась ко мне.

Все чаще приходилось слышать слово «карма». Оно звучало в таком контексте, будто похищение Ксюши было частью вселенского плана и расплатой за грехи прошлых жизней.

Такие выводы было трудно как принять, так и оспорить. Но мне виделось это так, что «карма» если и существует, то это не то, что случается лично с тобой, в особенности если это дело чьих-то посторонних рук. Поступки других – это их карма, а не твоя. Твоя же карма – это то, как ты реагируешь на их действия в отношении себя.

Потому что абсурд – это слишком весело, чтобы видеть в нем трагедию. Потому что театр абсурда должен заканчиваться аплодисментами, а затем все должны выходить из зала в летнюю ночь. Потому что жизнь слишком коротка, а иная жизнь коротка настолько, что и вовсе может быть рассказана в одноактном получасовом водевиле.

Глава 2