Громче, чем тишина. Первая в России книга о семейном киднеппинге

– Как уже говорил, – спокойно ответил лама, – как только ты погружаешься в размышления об этом, в тебе возникают парадоксы, как только говоришь, возникают противоречия… Слова и мысли не нужны. Твоя жизнь продолжается, и в ней ты способна приносить пользу. Твоя встреча с дочкой произойдет, и к ней следует подготовиться: научиться делиться своей любовью со всеми существами. Многие ошибочно полагают, будто любовь – это чувство, тогда как это состояние. Заблуждением будет вера в то, что любовь становится полной исключительно тогда, когда она ответна. В то время как любовь, безграничная любовь, если человек на нее способен, строится на принятии происходящего как истинно верного и своевременного. Да, для многих это нонсенс, они вовсю хватаются за мысли в пользу консервирования любви и думают, что любовь можно давать только определенным людям, порциями и по расписанию, – глаза ламы блестели сквозь очки. – Но в результате такой практики целые культуры воют от голода… Женщины, как и мужчины, напрочь забыли, где они спрятали сострадание, которое в них заложено. И в твоем сердце есть зерно, способное породить целый сад. Оно уже дало росток, и его судьба зависит от твоей способности любить. Тебе придется возделать сад в себе. Его плоды будут лучшим подарком для твоего ребенка. А теперь прости, мне пора идти…

Я сидела неподвижно, стараясь не пропустить ни единого слова ламы, и почему-то не могла пошевелиться. Очень медленно, словно поднимающееся на рассвете солнце, заполнялась светом моя безграничная внутренняя пустота. Он смотрел на меня все с той же улыбкой, которую я только сейчас начала понимать. Сказанные слова еще долго звучали во мне. Они достигли моего сердца. Оглядываясь назад, уже спустя несколько лет, я поняла – эта случайная встреча вовсе не была случайной. Что-то привело меня в нужное время в нужное место. Встреча с ламой тогда, в конце 2011 года, в разгар моего «личного цунами», была закономерна. Слова, которые я услышала, изменили мое отношение ко многим жизнеобразующим вещам и событиям, предложив новый уровень понимания. Вслед за этим пониманием начала меняться и сама моя жизнь. Она не облегчилась, однако своевременность стала моим будильником. Сквозь туман я научилась различать те дорожные знаки и вызовы, которые бросала мне жизнь. Они и были указывающими мне Путь… Я не могла перестать любить Ксюшу и желать ее спасти. Но я могла любить! И мою любовь невозможно было отсудить у меня и забрать…

Вечером того же дня, после визита в дацан, на моем телефоне раздался звонок. Это был Максим Петрович, милиционер из Новороссийска. Он справился, как мои дела, и сообщил, что расследование пожара, произошедшего в главном городском храме, случайно помогло ему обнаружить новое укрытие Проценко.

– Они с матерью и Агаджаняном сняли дом в поселке Кирилловка, – сказал милиционер.

Пытаясь сопоставить слова ламы и сообщение сотрудника милиции, я открыла карту Новороссийска и застыла на месте. Поселок Кирилловка находился строго на северо-западе от города Новороссийска.

Часть третья

Глава 1

Время – совершенно уникальная вещь, когда оказываешься с ним один на один. Каждый день, вот уже третий год, проходящий в разлуке с Ксюшей, проходил как бы мимо; боль вроде затихала, но шрамы не затягивались. Мою дочь мне заботливо заменила она, бессонница.

Дни стали метрономом.

Если раньше я пыталась нащупать надежду и ухватиться за каждую соломинку, пыталась держаться за силу воли и обломки чувства собственного достоинства, то теперь стала замечать, что теряю саму способность чувствовать. Возможно, из-за шрамов, что не затягивались, тело научилось десенсибилизировать самое себя. С каждым новым разочарованием и неудачей я испытывала только бессилие.

Жизнь – это прыжок. Смысл – это парашют, раскрытый людьми, заброшенными в жизнь. Во всем, что я когда-либо делала в своей жизни, я старалась видеть смысл. Но теперь мой парашют был поврежден, и я двигалась в невесомости, потеряв смысл происходящего. И понимала, что, потеряв свой парашют однажды, бывает сложно обрести его вновь.

Я стала замечать, что засыпаю и просыпаюсь с единственным выражением на лице: это была маска, сковавшая мои лицевые мышцы. Иногда, проходя мимо зеркала, я узнавала себя лишь отчасти: губы и глаза словно перестали быть моими. Став неподвижными, они выглядели совершенно чужими. Отражение в зеркале пугало, словно во мне что-то умерло и теперь вглядывалось в меня. Словно я упала с пробитым парашютом. Мне пришлось даже примириться с мыслью, что больше никогда не смогу снять эту маску, что больше никогда не смогу улыбаться. Что больше никогда не смогу жить. До тех пор, пока в мою жизнь не вернется Ксюша. А это, возможно, не случится никогда. Все во мне продолжало каменеть, и даже слез с каждым днем оставалось все меньше.