Громче, чем тишина. Первая в России книга о семейном киднеппинге

Вчера мне сообщили, что сгорел главный храм Новороссийска – собор Успения Пресвятой Богородицы, расположенный на улице Видова. Тот самый, в котором служил Евгений. Храм сгорел дотла, пожар уничтожил древние иконы и старинные книги. Остались только стены.

Проведя несколько безутешных дней в обществе подруг по несчастью – Жени и Марианны, я вышла из дома и бесцельно брела по улицам. Когда сбиваешься с пути, можно набрести на что-то совершенно неожиданное. Так я наткнулась на дацан, буддийский храм в районе метро «Старая Деревня». Перед тем как войти, задумалась над тем, что же такое быть матерью? Ведь выходит, я стала ею только наполовину.

Меня встретил огромный зал. В его центре в бордовых одеяниях сидели монахи. Они располагались в два ряда и пели мантры, другие же монахи на специальном столе сбоку старательно рисовали мандалу, высыпая из металлических трубок разноцветный порошок.

Наблюдая за этим кропотливым процессом, исполненным красоты, я застыла. В этом древнем ритуале было столько успокаивающего, как будто горящий огонь и текущая вода присутствовали в нем одновременно. Монахи были сосредоточенны, но выглядели при этом совершенно умиротворенными. Подойдя ближе, я наблюдала за тонкими многоцветными узорами, которые издали казались симметричными орнаментами. Они готовили мандалу шесть дней. Вкладывая знания, цвет и красоту в каждый изгиб. Затем созданную композицию разрушали.

Церемония разрушения мандалы символизировала один из важнейших постулатов буддизма о бренности бытия, иллюзорности и непостоянстве всего сущего. Мандалу рассеивали над водой и по воздуху, и частички красоты и умиротворения, созданные из песка, таким образом проникали во все стихии, напоминая нам о бренности наших привязанностей.

Я провела не меньше часа, наблюдая за кропотливой работой монахов, а затем направилась к выходу, но заметила женщину, поднимавшуюся наверх по малоприметной лестнице, и бессознательно последовала за ней. На втором этаже толпились люди. Большинство из них стояли, кто-то сидел.

– Извините, – обратилась я к ближайшему человеку. – А что здесь происходит?

– Принимает его святейшество. В пять часов лама произведет обряд разрушения мандалы. Но перед этим любой желающий может с ним пообщаться, – ответили мне.

Дверь в кабинет распахнулась, из нее вышли люди. Некоторые что-то держали в руках, у одного я даже заметила бутылку водки. Возможно, я выглядела уставшей, потому что кто-то любезно уступил мне место. Продолжая наблюдать за столпотворением, я села. Рядом сидел молодой человек, который сразу начал разговор. Он поведал, что приехал из Эстонии специально на встречу с ламой. Его голос звучал воодушевленно. Затем он замолчал, посмотрел на меня и спросил, почему я такая бледная. Мне не хотелось ничего объяснять, поэтому я ответила что-то односложное…

Из кабинета вышел помощник ламы и сообщил всем собравшимся, что прием окончен. Люди начали растерянно переговариваться. Вскоре в дверях появился сам лама, его обступили и, забыв про очередь, стали осыпать просьбами. Молодой человек, сидевший рядом со мной, дерзко подскочил и прокричал: «I coming from Estonia specially to meet you». Лама невозмутимо перевел на него взгляд, а затем на меня и через переводчика обратился ко мне:

– Зачем она пришла?

Я смотрела на его странную улыбку и немного растерянно ответила:

– Я ищу своего ребенка.

Собравшиеся притихли, их взгляды устремились на меня. Лама жестом пригласил меня последовать за ним. Люди расступились. Я подошла к двери в кабинет и сделала шаг внутрь. В небольшой комнате из мебели были только стулья и небольшой стол. На столе тлели сандаловые палочки, лежали книги и какие-то свитки. На самом Учителе была оранжевая накидка. Лама предложил мне сесть напротив и спросил, могу ли я говорить по-английски. Я кивнула. После этого находившимся в комнате людям он сказал что-то на своем родном языке, и нас оставили наедине. На его правом запястье были две красные веревочки, на лице очки.

Я успела поразиться тому, что, несмотря на минимум вещей, в пространстве чувствовалась наполненность. Тепло, покой и согласие окутывали меня, проникая внутрь сквозь все органы чувств. Но начать говорить я не могла – слова застревали в горле. Я поняла, что не смогу подобрать подходящих слов даже на своем языке, чтобы описать то, что накопилось за эти бесконечные 530 дней без Ксюши. Суды, поиски, предательство бабушки, поездки в чужой для меня город, знакомство с десятком убитых горем матерей, дежурство у домов Ромы и его угрозы, слежка и две судимости (в исходе второго уголовного дела можно было даже не сомневаться). Как вместить все это в слова, и поймет ли меня человек, сидящий сейчас напротив? Ведь столько раз я уже наталкивалась на равнодушие от людей напротив, сидя в их кабинетах. Наши глаза ненадолго встретились, но ком в горле только продолжал расти. Он рос до тех пор, пока не начал выливаться из меня слезами.