Громовой Кулак (СИ)

Дождь не стих и наутро. Тяжелые крупные капли продолжали стучать по крыше форпоста и быстро заливали каменный подоконник в зале с едва горящим камином и жесткими неудобными скамьями. Но когда за длинным узким столом вовсю разгорелся спор, поворачивать им назад или продолжать путь на север, в окно, от которого мерзко тянуло сыростью, влетела, с трудом стряхивая воду с перьев, взъерошенная сорока. И рухнула на стол, вызвав у Авелен испуганный возглас.

— Вы не ушиблись?

— Нет, Ваше Высочество, — сипло отозвалась уставшая птица, принимая более устойчивое положение, и протянула вперед лапку с крохотным мешочком для записок в пару дюймов шириной. — Ваша мать шлет вам послание из Кэр-Паравэла.

За столом воцарилась тишина. Приятно было сознавать, что считавшие ее обузой арченландцы — в большинстве своем они молчали, но даже мальчишка-оруженосец лет шестнадцати смотрел на нее, принцессу и дочь Верховного Короля, как на поломойку или кухарку, — в кои-то веки ждали от Авелен ответов и даже объяснений. Даже сам Корин подпер рукой плохо выбритый подбородок и всем своим видом говорил, что готов внимать Ее Высочеству. Авелен ответила ему возмущенной гримасой — что, признаться, не красило ее ни как принцессу, ни как женщину, про которую все вокруг только и говорили, что она лишь бледная тень царственной тетушки, — и развернула записку. Та, обманчиво-крохотная на первый взгляд, вытянулась желтоватой полосой пергамента на добрых полфута. Но из-за ее узости послание всё равно вышло коротким и даже скупым. Мать, кажется, злилась.

Я одобряю твое решение, но не выбор того, кто будет рисковать собой, чтобы разузнать сведения, не имеющие, быть может, для нас никакой ценности…

Стоило быть благодарной уже за это. Авелен честно пыталась. Хотя бы потому, что очередное напоминание о ее статусе единственной наследницы престола могло привести разве что к новой ссоре. Да, она была обязана беречь себя, пока — Лев ее сохрани! — не позаботится о продолжении династии, но почему-то в ее случае эта — иначе и не скажешь — бережливость неизменно превращалась в одно сплошное «Ваше Высочество, нет! Ваше Высочество, я сама! Ваше Высочество, как можно! Вам! Галопом?!». Или на охоту. Или… О ристалище при таком раскладе и вовсе речи не шло, а отъезжать от замка дальше, чем на милю, дозволялось лишь в сопровождении полудюжины рыцарей. Авелен была готова поклясться, что никто не трясся так над тем же Корином, даже когда он был единственным наследником. Поговаривали даже, что как-то раз его буквально потеряли во время поездки в Ташбаан. И махнули рукой, мол, Его Высочество сам вернется, когда нагуляется по калорменской столице. А за Авелен бы немедля выслали вооруженный до зубов отряд и перевернули бы весь город вверх дном.

Никакой справедливости.

Впрочем, такое отношение к Корину объясняло, почему он сам не стал изображать мученицу-няньку при взбалмошном младенце — девятнадцати лет от роду! — а первым делом вручил навязавшейся ему принцессе оружие. Мол, хочешь лезть в неприятности — лезь. Но по-умному. Авелен бы буквально разрыдалась от счастья в ответ на такое… понимание, если бы не сидела последние десять лет на троне дяди Эдмунда и не училась изображать полнейшую невозмутимость при появлении в Кэр-Паравэле любого посла или даже рыцаря. Другое дело, что ученица из нее всё равно вышла… не слишком успешная. В ее случае достижением было не подбить очередному нахалу глаз, а вовсе не усидеть перед ним с непроницаемым выражением лица. В детстве это, помнится, всех веселило, а дядя Эдмунд и вовсе шутил, что племянница обещает вырасти достойной защитницей Нарнии. А затем оказалось, что защитница никому не нужна. И что повинна в этом королева.

Они шушукались за спиной у матери — послы и иноземные вельможи, — когда думали, что она не слышит, но каждое их слово прекрасно слышала Авелен. Говорили, что Верховный Король был слишком уж великодушен — или слишком слаб, — когда увенчал короной изувеченную женщину, оказавшуюся способной родить ему лишь дочь. А какой прок от девочки, когда правителю нужно днями напролет носить доспехи и без устали сражаться за свои земли? Она, смеялись послы, даже не поднимет меча.

К двенадцати годам она успела искренне возненавидеть всех мужчин, что не были нарнийцами. Каждый чужак, какой наряд он бы не носил и каким выговором бы не отличался, был угрозой. Мужланом в богатом одеянии, думавшим, что все обязанности короля — это турниры, на которых нужно похваляться доблестью. И смотревшим на нее с отвратительным снисхождением. Каждый чужак, кроме одного.

Тогда ему было восемнадцать, он ел сорванное прямо с ветки и едва ли даже обтертое рукавом яблоко, и смотрел на нее в темноте замкового сада с таким видом, словно ничуть не удивился этой встрече. Словно… именно здесь следовало быть принцессе в ее день рождения. Сидеть в одиночестве, вдали от толпы гостей, и радоваться, что луна еще не поднялась над заслоняющими ее свет белыми башнями и никто не разглядит виновницу торжества под одним из дюжин растущих здесь деревьев.

— Здравствуй, Эви.