Громовой Кулак (СИ)

— Здравствуй, — согласилась Авелен, будто не видела его каких-то полчаса назад на ярко освещенном факелами пиру. Она-то видела. Вопрос лишь, что видел он? Нескладную девочку-подростка, за спиной у которой всё чаще шептались о красоте королевы Сьюзен и о том, что ее племянницу эта чаша, увы, миновала? Соперничать с прекраснейшей женщиной в мире, к ногам которой без промедления падали рыцари, короли и даже надменные калорменские тарханы — а то и сам тисрок, — было трудно. Но по-настоящему обидно становилось, лишь когда она замечала хитрые голубые глаза, смотревшие на очередную дриаду или хорошенькую фрейлину. Смотревшие не на нее. Что ему… такая маленькая и неказистая принцесса? Принцесса, которая никак не могла вырасти и которая до сих пор помнила смех тетушки, услышавшей наивное «Я выйду замуж за арченландского принца». «Эви, милая», — улыбнулась в ответ Сьюзен, пока племянница растерянно моргала, крепко прижимая к себе любимого деревянного рыцаря и не понимая, что так рассмешило прекраснейшую из королев. — «Не стоит отдавать свое сердце первому встречному мальчишке. Особенно, когда он так дурно воспитан. Для тебя найдется дюжина женихов куда достойнее него».

Поймавший ее за раздумьями в ночном саду Корин, должно быть, думал о том же. Но уже тогда понимал куда больше тетушки.

— От женихов прячешься?

Авелен не смогла понять, шутил он или говорил всерьез, и ответила лишь растерянным взглядом. В тишине отчетливо хрустнуло вновь надкушенное яблоко.

— Да меня можешь не бояться. Я в короли не рвусь.

— Почему?

Должно быть, это был очень глупый вопрос, но он был единственным, что пришел ей в голову после этих слов. Королем… хотели быть все.

— Я безответственный, — по-прежнему весело сказал Корин, но ей почудилось, что правды в его ответе была лишь половина. — Авантюрист, так сказать. Нужна мне эта морока с троном: ни выпить толком, ни подраться, всё сиди да блюди интересы государства. Нет уж, пусть этим Кор занимается: ему, зануде, такая жизнь видится пределом мечтаний. А я воздержусь.

— Она красивая, — сказала Авелен невпопад и, должно быть, убедила и его в том, что в голове у нарнийской принцессы одни глупости. — Невеста твоего брата.

Корин смерил ее неожиданно серьезным взглядом — в темноте его глаза совершенно утрачивали оттенок голубого инея сродни тому, что расцветал на окнах особенно морозным зимним утром, — и ответил без тени насмешки.

— Ты тоже.

Авелен, конечно же, не поверила, списав его ответ на дань вежливости. У красивых лицо… правильное. Что именно в нем должно быть правильным, Авелен не понимала, но знала, что ее лицо совершенно точно таким не было. Выписанный яркими красками лик «прекраснейшей из королев» на многочисленных портретах безмолвно подтверждал эту догадку, белея безупречным овалом, алея капризно изогнутыми губами и горя «взором медовым, манящим, что солнечный луч по утру». Кажется, именно так этот взор прославляли в стопке стихов, брошенных в покрытом слоем пыли столе тетушки. Авелен нашла стишата весьма посредственными — о чем, впрочем, не решилась бы сказать вслух, считая это невежливым и даже жестоким, — но, судя по ехидным комментариям на полях, была в своей оценке не одинока. Тетушка же в прошлом развлекалась вовсю, едко подмечая любой огрех в стихотворных потугах поклонников. Ее заметок не было лишь на одном пергаменте — длинном свитке, исписанном резким, словно росчерки сабли, почерком, — и стиль у нетронутого рукой безжалостного критика послания был калорменский.

— Хочешь яблоко? — предложил тем временем Корин, подпирая облюбованное ею дерево плечом. Авелен подняла глаза на темнеющие над головой ветки, вздохнула — платье было праздничное, всё такое из себя… парадное, и ей и без того не миновать нагоняя за то, что она сидела в подобной… красоте на голой траве, — и ответила:

— Я не достану.

Не лезть же в этом злосчастном… наряде на дерево. А те яблоки, что висели на нижних ветках, скрытые от солнца листвой, и дозреть-то толком не успели. Кислятина.

— Я достану, — парировал Корин, и губы у него, кажется, дрогнули в ехидной улыбке. — Я же рыцарь. И всегда рад услужить прекрасной даме.

Даже если дама — а вернее, старательно пытающаяся изобразить ее угловатая девочка — не вышла ни лицом, ни ростом и не имела ни капли сходства с пресловутой «прекраснейшей из женщин этого мира». Но вот девочка выросла, а Корин — чтоб ему провалиться вместе с его извечным «Не хочу быть королем» — этого видеть не желал.

— Кэр-Паравэл засыпало снегом, — сказала Авелен, бережно сворачивая записку от матери, и пожала плечами, почувствовав себя крайне неловко под прицелом стольких мужских взглядов разом. — Это всё.

— Страшный буран, — вставила позабытая всеми сорока, стряхивая с перьев капли дождя. — Залив покрылся льдом на добрых полмили.

— Буран, — повторил уже седеющий рыцарь: единственный, чей статус был четко обозначен самим Корином, величавшим его милордом. Остальные арченландцы, судя по всему, не были даже рыцарями. — Летом. А где, говоришь, Белая Колдунья-то?