Громовой Кулак (СИ)

— Вспомнил, — хмыкнул отец, подарив ему такую знакомую, острую, словно лезвие сабли, усмешку одним краем рта. — Короля варваров, которого называли Справедливым. Он бы с таким приказом не согласился.

— Значит, он был плохим королем, — отрезал Сармад, не слишком понимая, о ком идет речь. Этих королей разве всех упомнишь? Особенно если они жили столетия назад.

Но отец ответил странным, будто задумчивым взглядом. Почти… печальным.

— Нет, — сказал он неожиданно тихим голосом, и Сармаду показалось, будто на мгновение на них легла чья-то огромная тень. — Он был хорошим королем. Порой достойный враг втрое ценнее верного соратника.

Сармад неуверенно кивнул, не найдя слов в ответ. Что-то в этом голосе и выражении лица подсказало ему, что этого врага отец предпочел бы видеть… другом?

========== Глава двенадцатая ==========

Вырубленный в каменной стене очаг громко выстреливал искрами. Рыжими, как ворсинки лисьего меха на любимой шубе матери, и мгновенно гаснущие в густом, тоскливом полумраке опустевшей пещеры. Тени таились по углам — черные, переменчивые, тысяча масок вечной подгорной темноты, — и равнодушную тишину нарушал лишь этот треск поленьев и скрип пера — черного и непривычно короткого — по пергаменту.

Письмо матери Авелен начинала уже трижды. И трижды комкала исчерканный лист, не чувствуя ничего, кроме звенящей пустоты в голове. Устало терла глаза — ночи превратились в бесконечную череду пробуждений, потому что в каждом шорохе мерещились его шаги — и вновь макала перо в чернильницу, чтобы так и не найти ни единого слова, кроме…

Отпустила. Лев, прости ее, она его отпустила. Позволила шагнуть за порог, не оглядываясь, лишь потому, что он сказал, что не сможет ее защитить. В первую ночь она еще как-то держалась, но на вторую ее уже тошнило от ужаса и осознания собственной ничтожности. И темнота заговорила с ней вновь. Шепотом мертвой ведьмы, которую некому было отогнать от нее. Она сбежала из собственного дома в надежде наконец-то доказать, что она не обуза и не кукла на троне своего отца, но вместо этого… Видит Небо, лучше бы Корин тоже это сказал. Всё то, что она так или иначе слышала от своих неудавшихся женихов. Порой завуалированно, а порой и… вполне открыто.

Но вместо этого он сказал, что Нарнии повезло с будущей королевой. Тогда Авелен едва нашлась, что ответить. Бросила первое, что пришло в голову. То, что в действительности никогда и не покидало ее мыслей. Нет, правы были те, кто всегда говорил, что она совсем непохожа на тетю Сьюзен. Но вовсе не лицом. У нее, увы, не было не только красоты, которую прославлял весь мир, но и того прагматизма, что всегда отличал царственную тетушку. Или…

Авелен отложила перо и задумалась. Решила, что если позволит мыслям течь в угодном им направлении, то, быть может, наконец придет к верному решению. Пусть и окольными путями. И лучше уж так, чем сидеть и чувствовать, как все ее внутренности завязываются от страха узлом. Днем еще можно было найти себе какое-то занятие — хоть помогать гномам рубить дрова, лишь бы только не сидеть и не задыхаться от отвращения к самой себе, — но чем ближе к ночи, тем… Разумом она понимала — нужно написать письмо, даже если ничего не случится и он вернется в срок. Нужно написать, чтобы не терять времени, если… Нет, она не сможет произнести этого даже в мыслях. Лучше уж думать о чем угодно другом, только не о…

Как бы поступила на ее месте мать, сказать было легко. Сражалась бы до последнего. И любила бы без оглядки. А остальные? Тетя Люси? Молилась бы о милости Великого Льва? А тетя Сьюзен? Та тетя Сьюзен, что исчеркала сотни любовных посланий от поклонников и не тронула то единственное, что было написано калорменским стилем? Та тетя Сьюзен, что в конце концов всё же выбрала Нарнию. Но почему? Если она любила его? Или… дело было совсем не в этом? Этого… было недостаточно?

Несмотря на вечно вьющихся вокруг нее женихов — а вернее, благодаря им, — в любви Авелен понимала немного. Но знала, что именно это и было той единственной нитью, что могла хоть как-то связать ее с исчезнувшей тетушкой. Та тоже всегда была окружена толпой мужчин. И всё равно их не знала. Но если Авелен всего лишь пренебрегали, отделываясь очередным «Ты меня не знаешь», то с тетей Сьюзен ее любовь обошлась куда более жестоким образом.

Где-то на задворках сознания Авелен жило воспоминание, о котором она старалась не думать никогда. И особенно тогда, когда хотела украсть хотя бы один поцелуй. Но, должно быть, именно оно ее остановило. А вовсе не благородные слова о том, что желания одного не имеют никакого значения, когда речь идет о двоих. Она хотела бы думать, что не посмела решать за них обоих, но она помнила, к чему могут привести подобные решения. Не вспоминала намеренно, но подсознательно… всё же чувствовала, что причина была не только в ее попытке поступить правильно, как бы ей ни хотелось обратного.