Громовой Кулак (СИ)

Она не помнила, с чего всё началось — со слов очередного посла? с чьего-то смеха о том, что в этом году день калорменского Осеннего праздника непременно войдет в историю? — но помнила, как тетушка вдруг побледнела и со звоном бросила не то нож, не то вилку, не то и вовсе… И поднялась из-за стола, не сказав ни слова. Никто ее не остановил. Никто, кажется, даже не посмотрел ей вслед. Лишь дядя Эдмунд сухо сказал, что нет чести в том, чтобы смеяться над чужим унижением. Но он говорил это едва ли не каждый вечер, и его никто не слышал. Не услышала и тетя, уже вышедшая, почти выбежавшая из зала.

Авелен тогда и не понимала, в чем вообще было дело. Ее-то оставили в Кэр-Паравэле вместе с тетей Люси — когда родители отправились на север сражаться с великанами, — а затем оставили вновь, уже с вернувшейся тетей Сьюзен, и отголоски арченландских событий по-настоящему донеслись до нее лишь несколько лет спустя. Она даже не поняла, что изменилось в глазах Корина, когда тот наконец вернулся к своим обязанностям оруженосца при ее отце. Подумала, что это из-за удивительного возвращения брата. Что Корин рад, но ему жаль отказываться от короны и… А вовсе не то, что он впервые убил. Какой же дурой она была. И по-прежнему оставалась.

Происходящего с тетей Авелен тогда тоже не понимала. И даже не помнила, как вообще оказалась рядом с ее покоями в ту ночь. Возвращалась вместе с матерью с ужина? Или сбежала от нее уже позже, думая, что если сядет на какой-нибудь подоконник и будет неотрывно смотреть на ведущую из леса широкую дорогу, то на ней обязательно появится отец? Вернется с севера, где он пропадал уже почти три месяца, а мать примчалась вскоре после Анвардской битвы и не могла вернуться к нему из-за того, что она однажды в сердцах назвала «выходкой Сьюзен». Нарния впутывалась в один скандал за другим. Разорванные отношения с Калорменом, натянутые — с Арченландом, который пусть и обрел наследника престола, но до этого едва не прекратил свое существование. Откровенный бунт губернатора Одиноких Островов, решившего чуть ли не присягнуть тисроку из страха, что калорменские галеры примутся топить нарнийские корабли. И остановила этот бунт, по слухам, вовсе не дипломатия. Но всё это Авелен узнала гораздо позднее. А тот вечер остался в ее памяти яркими, обрывистыми картинами первого по-настоящему страшного воспоминания. Жуткого образа белых ног среди вороха таких же белых простыней и залившей все вокруг — и ноги, и постель, и скомканную сорочку, словно ее ранили в живот — крови.

— Помоги, — шептала тетя белыми губами, цепляясь за руки матери, а та повернула лицо в золотой маске и вдруг закричала, чтобы Авелен вышла и немедленно закрыла дверь.

Авелен помнила, как пятилась, не понимая, что случилось и откуда столько крови, чувствовала, как по лицу катятся слезы — должно быть, плакала от ужаса, сама того не сознавая, — и, наверное, бросилась бы прочь с криком, если бы дверь не захлопнулась прежде, чем она успела шагнуть за порог.

— Эви, отвернись, — приказал дядя Эдмунд незнакомым голосом, и мать зашипела, словно взбешенная кошка.

— Ради всего святого, убери ее отсюда! Отведи к…

— К кому? — ответил дядя ей в тон. — К Люси? Вот только ее здесь и не хватало. Хочешь свести ее в могилу? — добавил он, но Авелен лишь гораздо позже поняла, что последняя его фраза была вовсе не о тете Люси.

— Пожалуйста, помоги мне, — едва слышно просила тетя Сьюзен, и по ее белому, словно саван, лицу безостановочно текли слезы.

— Прости, Сью, — мягко ответил дядя Эдмунд и закрыл собой, заметив, что Авелен по-прежнему смотрит, ворох скомканных простыней. — Здесь уже ничем не поможешь.

И тетя разрыдалась в голос, пряча лицо в трясущихся руках.

— Принеси бальзам, — попросил дядя, бросив взгляд на мать, и добавил. — Я похороню.

— Нет, — всхлипнула тетя и схватила его за руку. — Ты не можешь… не можешь просто…

— А что мне сделать, Сью? — спросил дядя всё тем же мягким тоном. Авелен уже едва разбирала его слова, потому что мать вскочила с тетиной постели и почти тащила ее, испуганную и плачущую, прочь, в темноту солара. — Ты хоть понимаешь, что начнется, если об этом узнают? Думаешь, я смогу защитить тебя от целого мира? Нет. Он бы, может, и смог. Но ты решила иначе. Помнишь… старую вишню в северном углу сада? Там всегда так тихо. Спокойно. И никто не узнает.

Тетя заплакала вновь, казалось, еще сильнее, чем прежде, но кивнула. Что именно было похоронено в самом дальнем углу замкового сада, Авелен поняла лишь несколько лет спустя. А тогда, уже позднее, когда в окне появился острый серп луны, услышала тихие, странно печальные голоса. Должно быть, они успокоили ее и всё же уложили спать, прямо там, в соларе тетиных покоев, потому что боялись уйти слишком далеко, и она проснулась вновь, стоило матери заговорить.

— Ты знал?

— Догадывался. Она еще до отъезда влюбилась чуть ли не до беспамятства, но в какой-то момент… просто потеряла голову. Должно быть, поняла, только когда вернулась, и пытаться что-либо исправить было уже поздно.