Гроза на Шпрее

— К черту предысторию. Она не имеет значения. Начну с главного… Случилось так, что мне пришлось выстрелить в одного очень близкого человека… Я уже начал выбиваться в люди, но по сути оставался сентиментальным идиотом… Мучила мысль, что именно мне поручено это дело. Надо сказать, до этого мне не приходилось стрелять в человека. То есть не то, чтоб не приходилось… Я стрелял, но автомат, направленный в метель, в неясные темные силуэты ходуном ходил у меня в руках. А теперь в пяти метрах от меня стоял мой бывший друг и смотрел на меня полными слез глазами… Он как-то странно дышал: пар изо рта вырывался часто, будто он раскуривал угасшую сигарету. Но я должен был выстрелить и выстрелил. Один лишь раз. Только раз я нажал на спуск, и друг упал… Я не знаю, куда попал, но он лежал на животе, и тело его сводили судороги… А я стоял оцепенев, и глядел на его руку. Смотрел, как сквозь пальцы, сжимавшие комочек снега, медленно стекали прозрачные капли. Понимаете: это таял снег от человеческого тепла. Но капель становилось все меньше и меньше, вот уже одна повисла, помутнела и превратилась в маленькую ледышку, припаянную холодом к окоченевшей руке… Сейчас об этом смешно вспоминать, но тогда, особенно в первое время, мне все снилась эта окоченевшая рука. Не лицо, не глаза, а именно рука с крохотной ледышкой между пальцами… Это был кризис, после него я стал трезво смотреть на жизнь, и понял: побеждает тот, кто решается переступить через все!

Вечером того же дня, когда происходил этот разговор, к небольшим воротам в дальнем конце кладбища подъехала черная машина, из нее вышел неизвестный в темном плаще. В руке у него был маленький букетик. Оглянувшись и не заметив ничего подозрительного, он вошел на кладбище, встретившее его шелестом опавшей листвы. Медленно, словно прогуливаясь, он шел по ажурным тоннелям аллей, которые по бокам окаймляли памятники и надгробия, навеки застывшие в скорбном карауле. Вскоре он остановился возле маленького, совсем свежего холмика с крестом и мраморной доской у изголовья.

«А стоило ли сюда приходить?» — меланхолически думал неизвестный в темном плаще. «Впрочем, не каждому удается украсить цветами собственную могилу. Жаль, конечно, что я не мог присутствовать на этой церемонии. Вот была бы комедия! Можно было даже, например, произнести коротенькую речь. А поскольку о покойнике плохого не говорят, пришлось бы хвалить самого себя… Ну, ничего, на следующую церемонию я попаду непременно, как ни страшно об этом подумать. И это может произойти очень скоро…»

Незнакомец стоял, покачиваясь с пяток на носки, в плену вдруг овладевшего им ужаса, суеверного страха перед будущим. «Напрасно я искушаю судьбу… нет, не надо было приходить сюда», — корил он себя, с обидой поглядывая на свеженасыпанный холмик. Робко, словно украдкой, он перевел взгляд выше, на мраморную доску, и вполголоса прочитал:

ВЕРНЕР БОЛЬМАН

1907–1947

Его взгляд, смягчившийся от наплыва чувств, вдруг стал злым и колючим.

«Только и всего! Даже не могли придумать какое-нибудь трогательное изречение: «Пухом тебе земля», — или что-то в этом роде. Скряги! И венки жалкие, словно общипанные… Ничего толком не сделают. А это что? Ну, конечно, — перепутали год рождения… остолопы! А сменить доску уже нельзя — поспешили поместить фотографию в газете… К черту все! Распустил тут слюни. Мало ты повидал могил на своем веку! Но это были чужие могилы… Тьфу, тьфу, тьфу, ты чуть не сошел с ума? А это разве твоя? Цветочки, видите ли, принес… Так и впрямь можно накликать беду…»

Изо всех сил швырнув букет куда-то за холмик, он быстро направился к выходу. У ворот Больман пошел медленнее, осторожно выглянул на улицу. Никого нет. Торопясь, он сел в машину, рванув ее с места.

«Так или иначе, а Больмана больше нет. Есть Зепп. Начнем новую… нет, продолжим старую жизнь под новой вывеской… Все же жаль расставаться с собственным именем. Разве плохо звучало: Вернер Больман… Эх, если бы мы не проиграли войну!..»

Рука мертвой хваткой вцепилась в руль, нога сильнее нажала на акселератор, туловище словно рванулось вперед. Это бешенство терзало живого покойника, бешенство за поражение, за утраченные возможности, за вынужденный отказ от собственного имени.

Убийцы скрываются в норах, прячутся в щели

Григорий сам вел свой «опель». После ремонта мотор и все ходовые части работали безукоризненно. Приятно было ощущать эту их слаженность. Гончаренко давно не сидел за рулем и теперь с особой остротой ощущал, как послушно машина покоряется каждому его движению.

«Если бы все так ладилось сегодня и в дальнейшем», — невольно подумал он, и тоскливое чувство сжало сердце.

С тех пор как он узнал о гибели Лютца, тоска не покидала его, как зубная боль, которая то притупляется, то снова становится невыносимой.