Гроза на Шпрее

— Я не ожидал, насколько трудно мне будет начать этот разговор. По тому, как вы встретили меня, я понял, — вам осточертели разговоры с газетчиками, следователями, просто любопытными. Как убедить вас, что я не из них? Я был просто другом Карла Лютца. Мне казалось совершенно естественным прийти к вам, чтобы поговорить о том, как он жил в последние годы. Мы расстались с ним в конце войны, и с тех пор я не имел ни единой весточки, а когда напал на его след, выяснилось — поздно! Это страшно угнетает меня. Словно я в чем-то виноват перед ним… Не знаю, поймете ли вы меня.

Лицо фрау Марты стало более ласковым, хотя настороженность еще окончательно не покинула его.

— Что же я могу вам рассказать? Герр Лютц поселился у меня месяцев десять назад. Жил очень скромно. Днем в школе, вечером — с тетрадями или книжкой. Иногда выходил пройтись, немного посидеть в баре. Друзей завести не успел и было заметно, что чувствовал себя очень одиноко. Поэтому и не брезговал компанией простой старой женщины. Мы часто засиживались с ним за обедом или ужином, разговаривали. Особенно, если он выпьет рюмку. Герр Лютц не то, чтобы любил выпить, а словно бы искал в этой рюмке отдых от мыслей, так мучавших его.

— Да, я это знаю… Добрый, честный и в то же время слишком мягкий и нерешительный. Медленно, очень медленно происходил в его душе перелом. Некому было помочь, вот что самое страшное.

Григорий скорее размышлял вслух, чем разговаривал с хозяйкой дома, и та окончательно поверила, что перед ней не репортер, который пришел что-то разведать. Она обрадовалась, что можно, как она выразилась, «по-человечески» поговорить о своем покойном квартиранте и совершенно оттаяла. Вскоре на столе уже дымились две чашки крепкого кофе, и старая женщина, сокрушенно покачивая головой, поведала о содержании своих бесед с Лютцем, о мелких подробностях их совместной жизни под одной крышей, которые всякий раз по-новому освещали для нее образ Лютца.

— Прожил он у меня недолго, но я горюю о нем, как о родном сыне, — закончила свой рассказ фрау Марта, и на ее лице снова промелькнуло выражение отчужденности и замкнутости.

— Неужто у Карла не было ни одного товарища, и никто навещал его?

— Несколько раз прибегал мальчик, его бывший ученик, — ответила женщина, думая о своем.

— Вы не знаете его имени? Мне бы хотелось с ним встретиться.

— Звали Ганс, фамилию не знаю. Кто спрашивает у детей их фамилию?

— Я подумал, что, может, это он бросал в почтовый ящик угрожающие письма, о которых упоминали в прессе.

— Что вы, мальчик просто обожал господина учителя. Даже весь светился, как только его видел!

— Газеты писали о какой-то женщине, которая посетила Карла в день убийства…

— Зря ее припутывают к этому делу. Женщина совершенно порядочная, мать какого-то ученика герра Лютца.

— Она не назвала своей фамилии?

— Господину учителю, может, и назвала, а меня просто спросила, дома ли он и как к нему пройти.

— Все-таки странно: он вышел из дому с ней. Вы не думаете, что ее могли нарочно подослать.

— Глупости! К убийству она непричастна.

— Вы подозреваете кого-то другого? — быстро спросил Григорий.

— Может, и так. Но подозрение еще не уверенность, — фрау Марта поднялась, собирая со стола посуду, губы ее крепко сжались.

— Я понимаю, газетам западной зоны выгоднее всего уцепиться за любовную версию, чтобы затушевать политическую суть убийства. Очень рад, что мы оба верим в непричастность незнакомки к трагической гибели Лютца. Расспрашивая вас о женщине, я хотел проверить лишь собственное впечатление. Будем надеяться, что правосудие отыщет подлинного убийцу.

— Не знаю, как правосудие, а рука провидения должна покарать его за все!

Показалось Григорию, или женщина действительно побледнела? Почему она так выделила слово «за все».

Распрощались Григорий и фрау Марта так же холодно, как и встретились. От недавней откровенности не осталось и следа. Словно встала между ними какая-то тень. Не Лютца, нет, а кого-то другого.

«Она, безусловно, догадывается, кто убийца или убийцы, — думал Григорий по дороге в полицейское отделение, — но почему-то скрывает это. Что за причина? По всему видно, она относилась к Лютцу с искренней симпатией. Почему же тогда молчит? Боится мести? Или не решается обвинить, не имея неопровержимых доказательств? Любопытно было бы взглянуть на ее ответы следователю. Догадается ли он искать разгадку не в сказанном ею, а в том, о чем она умолчала?»

К Вагнеру, начальнику местного отделения Народной полиции, Фред Шульц пришел как лицо совершенно официальное, — директор возглавляемого им агентства. Вынув из портфеля стопку бумаг, Григорий разложил их перед собой и, откалывая от каждой копию, одну за другой передавал их начальнику отделения, коротко поясняя: