Гроза на Шпрее

— Я обдумываю тысячи вариантов контрдействий, — снова заговорил Нунке, — но не могу прибегнуть ни к одному, пока точно не узнаю, как обстоит дело. Используя возможности агентства, вы могли бы оказать мне неоценимую услугу — разузнать, в каком направлении ведется расследование, знает ли хозяйка квартиры, где жил Лютц, фамилию Ганса или Берты? Жена твердит одно: назвалась матерью одного из учеников Лютца. Я не уверен, что это так. Она сейчас так угнетена, так измучена страхом, что сама не уверена в том, что говорит. А Ганс… после моего с ним разговора… — Нунке сжал кулаки, и Григорию заочно стало жаль несчастного мальчика.

Выяснив все подробности из рассказанного Бертой, Фред Шульц пообещал Нунке на следующий же день выехать в Каров, а там уже действовать в зависимости от обстановки.

Поездка в восточный сектор совпадала с личными планами Григория. Надо было ознакомиться с переданными Больманом списками подпольной сети и как можно скорее передать ее под постоянный, неусыпный контроль советской оккупационной армии, ибо деятельность подпольных групп больше всего направлена против нее.

Еще с вечера Григорий составил детальный план поездки и теперь старался не думать о ней. По опыту он знал, как много зависит от непредвиденных обстоятельств, и какой козырь в таких случаях — свежая голова. Навязчивость какого-либо решения может лишь повредить, а она непременно появляется, эта навязчивость, если все время думать только об этом.

Сегодня, после слякоти и тумана, впервые выдался ясный день. Ночью подморозило, деревья покрылись пушистым инеем. Пробиваясь сквозь неплотную светлую пелену туч, солнечные лучи робко прикасались к хрупкой их красе. Покрытые тоненькими серебристыми иголочками, ветви кустов и деревьев, застывшие в неподвижности, походили на узор, выведенный тонкой кистью, который от малейшего прикосновения может порваться. Земля тоже серебрилась, будто на нее опустилась сизоватая пленка, расшитая блестками. Только на серой бетонной ленте дороги иней уже растаял под колесами машин.

Миновав Бланкенбург, Григорий поехал медленно. Целомудренная красота пейзажа рождала в сердце щемящую боль, чувство оторванности человека от природы. В своих вечно циклических изменениях она оставалась одинаково равнодушной и к человеку и к букашке. Напрасно наивные сердца тешат себя мыслью о полном слиянии с природой. Оно приходит, наверно, только со смертью, когда человек возвращается в лоно земли, породившей все живое.

«Погоди, парень! Что-то не туда тебя занесло. Разве единение с природой — это пассивное слияние с ней? Оно ведь заключено в творческом потенциале, заложенном в человеке. В его вечной борьбе, желании проникнуть в таинства материи, праматери всего живого, в беспрерывном создании новых форм, о чем бы ни шла речь: о материальных ли ценностях, о построении ли философских систем, о создании ли новых социальных формаций. Вечное творчество природы и вечное творчество людей! Их неизменное стремление к созданию новых, более совершенных форм… Вот и стало все на свое место. Ты уже дышишь полной грудью, ощущаешь себя частицей мира…»

Но в разговоре разума и сердца все же не было единства.

И дышалось Григорию не так легко, как он старался убедить себя. Каров с его аккуратными коттеджами и садиками, нарядными, как в пору весеннего цветения, вызывал недоверие и раздражение именно из-за той идиллической картины, которую увидел Григорий, оказавшись в городе. Улицы казались умело расставленными декорациями, которые прикрывают театральные подмостки, грязные и неопрятные, где по углам мохнатые пауки плетут липкую паутину, где ждут своего выхода актеры, загримированные под благородных героев, скрывая под гримом лица убийц.

С холодным, даже сердитым лицом Григорий постучал в дверь домика фрау Марты. Ему отворила невысокая худая женщина и тоже окинула его недоброжелательным взглядом.

— Мне нужна хозяйка этого коттеджа, фрау Марта Бауман, — сказал Григорий, вопросительно глядя на нее.

— Если вы по поводу комнаты, то она пока еще не сдается, — поспешно ответила женщина и сделала движение, чтобы прикрыть дверь.

— Нет, я по другому делу.

— Репортер? — в голосе фрау Марты послышалось раздражение, а намерение захлопнуть дверь стало еще более явным. — Ни на один вопрос я больше не отвечу. Мне нечего добавить к тому, что я уже рассказала.

— У меня совершенно личное дело, фрау, и я не отниму у вас много времени, если вы разрешите войти.

Женщина нехотя пропустила посетителя в маленькую переднюю, потом открыла дверь в комнату, жестом приглашая незнакомца войти.

— Садитесь! — коротко предложила она, сама оставаясь стоять.

— Если сядете вы, фрау! Согласитесь, трудно вести разговор, если хозяйка стоит, ожидая, чтобы непрошеный гость убрался как можно скорее.

— Вы правы, — скупо улыбнулась фрау Марта и села. — Так чем я могу служить?