Гроза над крышами

Так до сих пор Тарик и не знал, что папаня тогда сказанул, — но ясно, что какую-то вольную шутку, они со времен его молодости не изменились особенно....

Папаня привычно настроил инструмент, прошелся по струнам и удовлетворенно кивнул. Понятное дело, распевать что-то под гитарион на людях политесно только Подмастерьям или вовсе уж молодым неженатым, даже необрученным Мастерам, а вот солидным людям с серьгой в ухе¹⁴⁴ это так же непозволительно, как выйти на люди без головного убора... да что там: без штанов! Зато дома и почтенный Мастер вправе терзать гитарион и услаждать слух окружающих песнями хоть весь день, пока колокол не пробьет «тишину в четырех стенах», — в своем доме многое позволено, даже супружницу колотить — правда, с соблюдением строгих правил (то, что иные супружницы сами колотят мужей — что далеко ходить: Долговяза взять или безответного дядюшку Митака, — правилами не установлено, однако ж преспокойно бытует в виде очередной негласки).

Папаня вдарил по струнам:

— Растет камыш среди реки, Он зелен, прям и тонок. Я в жизни лучшие деньки Провел среди девчонок.

Часы заботу нам несут,

Мелькая в быстрой гонке, И счастья несколько минут Приносят нам девчонки...

Маманя слушала его самозабвенно, положив ногу на ногу, уперев локоть в колено и подпирая кулачком подбородок с загадочной отрешенной улыбкой. Раскрасневшись после пары кружек доброго пива, она снова выглядела гораздо моложе, и легко представить, какой она была двадцать лет назад, когда Зар и Аянка, как нынешние молодые, даже уходили на берег реки — это считалось и считается чуточку неполитесным, мало ли как парочки могут озоровать вдалеке от улицы (и озоруют, будьте уверены!), но и эта негласка неистребима...

— Богатство, слава и почет Волнуют наши страсти.

Но даже тот, кто их найдет, Найдет в том мало счастья...

Давно уж Тарик подметил, став постарше: папаня никогда не пел песен, романсеро и балладино, хоть чуточку, хоть краешком каким связанных с морем, а ведь таких немерено, и каждый, кто с молодых годов играл на гитарионе, должен их знать. И пришел к выводу: где-то в глубине души у папани все же есть потаенная тоска. Определенно не из тех, что грызет неотступно и всерьез, однако ж таится на самом донышке души...

О причинах гадать не приходится, они легко угадываются...

Когда-то папаня, следуя примеру отца-моряка, собирался после Школариума уйти в Юнгари, да не абы какие — морские Парусники.

Что было решено, отец одобрял, мать смирилась. Оставалось каких-то три месяца, и тут корабль отца не вернулся с моря, и никто из команды так никогда и не объявился. Матери пришлось тяжеленько — муж, как с иными случалось, серьезных сбережений не оставил, полагая, что проживет еще долго. Все бы ничего, не они одни попадали в такое грустное положение, вдова смогла бы прирабатывать шитьем, а папаня все же пошел бы в Юнгари. Но не зря гласит старое присловье: беды в одиночку не ходят... Сын старшего брата моряка, дядюшки Таниота, по дороге из Школариума попал на перекрестке под копыта битюгов бочковозной габары и сгиб на месте (Тарик слышал, рассеянный был мальчуган, вот и тогда о чем-то замечтался).

А он был единственным сыном дядюшки Таниота, и тот его видел наследником своей мясной лавки. И ближайшим родственником дядюшки Таниота оказался папаня — вот и пришлось ему после уговоров не столько дядюшки Таниота, сколько мамани («Один сгинул в море — и второго туда же отпустить?!» — плакала она), окончив Школариум, пойти Приказчиком в лавку, которую он потом и унаследовал. Дядюшку Таниота смерть сына изрядно подкосила, и он, даром что крепкий, прожил недолго, захворав теложральней легких¹⁴⁵, каковая хворь, говорят, как раз и усугубляется тоской и житейскими невзгодами...

Никак нельзя сказать, что на новом поприще папане не везло или он оказался неудачлив. Все обстояло как раз наоборот: у папани оказалась нешуточная сметка к торговому делу, он расторговался, женился на мамане — и сейчас вполне себе преуспевал, его нынешняя лавка раза в четыре больше той, что досталась в наследство, да вдобавок золотой трилистник обосновался на вывеске. И все же, как года полтора назад уяснил Тарик, на донышке души у папани до сих пор дремала грусть по морю и парусам... Правда, это почти не проявлялось — разве что в том, что папаня избегал песен о море, а в свое время без малейшего переченья принял решение Тарика идти прирабатывать в порт — в противоположность иным родителям, еще пуще мамани опасавшимся, что их сыночки с чем-то таким плохим свяжутся в «этом вертепище»...