— Роуз, — в ужасе прохрипел и уставился на девушку, что неестественно лежала между поломанным креслом и дверцей, выгнутой внутрь салона. Густой дым заполнил пространство и с каждой секундой становился отчётливее, отчего слезились глаза.
— Эдвард…
— Сейчас, — проговорил и, до боли сжав челюсть, вырвал руку «из захвата». — Я помогу тебе, сейчас.
— Я не чувствую тела…
— Сейчас, — отчаянно повторил и не сдержался от мучительного хрипа, когда повреждённое колено стрельнуло дикой болью в область поясницы. — Потерпи, Роуз.
Уставился на девушку и искренне не знал, как поступить. Она лежала в такой…странной позе, что любое прикосновение к ней казалось небезопасным. Тем не менее, выбираться из автомобиля, погрязшего в дыму, было необходимо.
И только хотел дотронуться до подруги, чтобы помочь принять естественную позу, как столкнулся с онемением. Пальцы скрутились, точно кто-то жестокий и невидимый практиковал на них морские узлы, и стало невыносимо держать руки на весу.
Эдвард пытался.
Видел, как из уголка губ подруги струилась активная струйка крови, и, превозмогая чёртову физиологию, повернул её голову в сторону. Кровь хлынула изо рта девушки, что до помутнения перед глазами испугало Эдварда.
Он что-то сделал не так. Чёрт возьми, что-то не так?
— Я не послушалась тебя, — едва слышимо проговорила Рози. — Выехала на встречку.
Какая теперь разница? Ничего исправить невозможно. Невозможно промотать время назад и остановить автомобиль у обочины. Невозможно промотать время назад и не затевать глупый план, не питаться лживыми иллюзиями и не обижать тех, кто действительно дорог.
Сейчас же в остатке оставалась боль. Только боль. Внутри, снаружи, — боль поглотила целиком, точно страшное чудовище из детских страшилок.
Смотрел на бледную парфюманку и не знал, что ответить. Хотелось просто вернуться назад. Возможно, в тот день, как впервые увидел её в коридоре общежития: с большой коробкой в руках, из которой вываливались свечки.
Он бы ни за что не усмехнулся ей в след, напротив, помог дотащить коробку до комнаты. Он был рад такой подруге, как Роуз, и вовсе не хотел её терять.
Но сейчас он чувствовал не только потерю подруги, но и самого себя. И последнее пугало меньше всего.
Вот бы вернуться назад. Он бы вступил в музыкальный кружок Генри, и не стал бы подшучивать, называя группу «кружком». Он бы выступал с ним в пабах, записывал песни и писал ещё больше текстов о любви. О любви, а не о потери, расставании и о том, как невыносимо хотеть что-то очень сильно, не имея возможности владеть желаемым.
Он бы писал о Голден в ином контексте.
Вернуть время назад и быть с Голден. Вернуться в тот день, когда отец посоветовал запастись виноградом и, не боясь, признаться подруге в чувствах. Да, так бы он поступил.
И всё было бы иначе. Как минимум, сейчас бы он не наблюдал, как Рози бледнела на глазах и в какую-то секунду перестала моргать.
— Роуз, — тихо позвал и громко сглотнул, претерпевая металлический привкус.
Страх. Ужас. Отчаяние.
Неожиданно оказался за пределами салона. Пелена дыма не сушила глаза, а лёгкие наполнились чистым воздухом. Ощущал боль в теле, но уже терпел спазмы в лежачем положении, терпел лучи дневного солнца на открытых ранах и терпел гул голосов, которых становилось всё больше и больше.
Однако перед глазами застыло лицо Рози.
Навечно застыло бледной маской с широкими, карими, немигающими глазами.
— Девушка, — попытался принять сидячее положение на каталке, но крепкие руки медицинского работника не позволили двинуться хоть на дюйм. — Надо помочь. Вы помогли?
Зрение подводило. Иначе не объяснить, почему Эдвард видел только бледное лицо и немигающий взгляд. Как же чёртово небо над головой? Лица медицинских работников, что успели надеть на него кислородную маску?
Эдвард задышал полной грудью и громко закашлял, превозмогая боль от незаживших побоев амбалов Райдера и новых ранений, причинённых такой глупой оплошностью парфюманки.
Он отчитает её. Непременно отчитает, и не позволит более садиться за руль, хотя бы до тех пор, пока не научится чувствовать габариты автомобиля.
Собственные мысли вызвали неконтролируемый поток слёз.
На этот раз он признал их. Слёзы.
Громко. Навзрыд.
Ещё вчера в главном коридоре учебного корпуса стояла парта, усыпанная мягкими игрушками, бесчисленным количеством ароматических свечек, цветами и фотографией.
Ещё вчера улыбающаяся Роуз Свон встречала студентов, провожала широкой улыбкой по длинному коридору и взамен ловила на себе сочувственные взгляды.
Кто-то обходил стороной память о милой девушке, кто-то считал своим долгом остановиться и грустным вздохом выразить свою скорбь, а кто-то громко перешёптывался, боязливо поглядывая на фотографию. Но только по-настоящему близкие друзья не могли сдержать слёзы, меняли воду в вазах и вставала с утра раньше всех жаворонков и зажигали свечи.
Однако сегодня не было ни парты, ни игрушек, ни цветов, ни свечек. Фотография улыбающейся мисс Свон исчезла также неожиданно, как и сама девушка.