Гроздья гнева

– Будем и за двадцать пять, – сказал Уилки. – Для вас…

Томас зашагал к крыльцу.

– Я скоро приду, – сказал он. – Ступайте. – Дверь за ним захлопнулась.

Том и Уоллесы миновали выбеленный известью сарай и, выйдя в поле, увидели длинную узкую канаву, рядом с которой лежали секции цементной трубы.

– Вот здесь мы и работаем, – сказал Уилки.

Его отец открыл сарай и вынес оттуда две кирки и три лопаты. Он сказал Тому:

– Получай свою красавицу.

Том прикинул кирку на вес:

– Эх, хороша!

– Посмотрим, что ты к одиннадцати часам запоешь, – сказал Уилки. – Как ты тогда ее будешь похваливать.

Они подошли к тому месту, где канава кончалась. Том снял пиджак и бросил его на кучу вырытой земли. Он сдвинул кепку на затылок и шагнул в канаву. Поплевал на руки. Кирка взвилась в воздух и опустилась, блеснув острием. Том тихо крякнул. Кирка взлетала кверху и падала, и кряканье слышалось как раз в ту минуту, когда она вонзалась в грунт, отворачивая сразу целую глыбу земли.

Уилки сказал:

– Ну и землекоп нам попался! Лучше и быть не может! Он с киркой по-свойски обращается.

Том сказал:

– Слава богу! (ух!) Не впервой (ух!). Дело знакомое (ух!). Приятно такой помахать (ух!). – Он отворачивал глыбу за глыбой. Солнце уже поднялось выше фруктовых деревьев, и виноградные листья отливали золотом на лозах. Шесть футов пройдено. Том вылез из канавы и отер лоб. Его место занял Уилки. Лопата взлетала и опускалась, и куча выброшенной земли около канавы росла.

– Я уж кое-что слышал про эту Главную комиссию, – сказал Том. – Значит, вы в нее входите?

– Да, вхожу, – ответил Тимоти. – На нас лежит большая ответственность. Народу в лагере много. Мы стараемся, чтобы как можно лучше все было, и люди сами нам помогают. Только бы крупные фермеры нас не донимали. А ведь донимают, дьяволы.

Том спрыгнул в канаву, и Уилки отошел в сторону. Том сказал:

– А что он говорил (ух!) насчет драки? (ух!) Что это они придумали?

Тимоти шел по следам Уилки, и лопата Тимоти выравнивала дно канавы, подготавливая ее под трубу.

– Видно, хотят выжить нас отсюда, – сказал Тимоти. – Боятся, как бы мы не сорганизовались. Может, они и правы. Наш лагерь – это и есть организация. Люди заботятся сами о себе. Оркестр у нас такой, что в здешних местах лучшего не сыщешь. Для тех, кто голодает, открыли в лавке небольшой кредит. Можешь забрать товару на пять долларов – лагерь за тебя отвечает. С властями у нас никаких стычек не было. Вот все это и пугает крупных фермеров. И то, что в тюрьму нас не засадишь. Они, верно, думают: кто научился управлять лагерем, тот способен и на другие дела.

Том вылез из канавы и вытер пот, заливавший ему глаза.

– Вы слышали, что написано в газете про агитаторов, про лагерь около Бейкерсфилда?

– Слышали, – сказал Уилки. – Да ведь это не в первый раз делается.

– Я оттуда приехал. Никаких агитаторов там не было. Никаких красных. А что это за люди – красные?

Тимоти срезал лопатой небольшой бугорок на дне канавы. Его белая щетинистая борода поблескивала на солнце.

– Красными многие интересуются, – сказал он со смешком. – И вот один дознался, кто такие красные. – Он пришлепнул лопатой выброшенную из канавы землю. – Есть тут такой Хайнз. У него участок чуть ли не в тридцать тысяч акров – персики, виноград; консервный завод, виноделие. От него только и слышишь про красных: «Эти чертовы красные доведут страну до гибели», «Этих красных надо гнать отсюда». А один малый – из недавно приехавших сюда – слушал, слушал, потом поскреб в затылке и спрашивает: «Мистер Хайнз, я в здешних местах новичок. Что же это за люди, эти красные?» А Хайнз отвечает: «Красный – это тот сукин сын, который требует тридцать центов, когда мы платим двадцать пять». Мальчишка подумал, подумал, опять поскреб в затылке и сказал: «Мистер Хайнз! Я не сукин сын, а если красные такие, как вы говорите, так ведь я тоже хочу получать тридцать центов. Это все хотят. Выходит, мистер Хайнз, мы красные». – Тимоти подровнял лопатой еще один бугорок, и твердая земля заблестела на срезе.

Том рассмеялся.

– Я, наверно, тоже красный. – Кирка взлетела и опустилась, и грунт дал трещину. Пот струился у Тома по лбу и по щекам, поблескивал каплями на шее. – А черт, – сказал он, – хорошая вещь-кирка (ух!), если уметь с ней обращаться (ух!). Приладишься (ух!) – и как хорошо дело идет (ух!).

Они шли друг за другом, и канава мало-помалу росла, а солнце, поднимавшееся все выше и выше, обдавало их зноем.