Грозовое лето

Избранный председателем БашЦИКа Гали Шамигулов, похудевший после продолжительной болезни, — френч так и болтался на его костлявых плечах, — с желто-темным лицом, широким прямым носом, взволнованно поблагодарил делегатов за доверие, обещал трудиться, не щадя сил, на благо башкирского народа.

«Быль молодцу не в укор! — думал Трофимов. — Да, были серьезные ошибки, но ведь Гали их признал… Неоднократные беседы с Лениным его многому научили. Приятно, что Гали ведет себя скромно. Обком с ним сработается, я уверен…»

Съезд закончился пением «Интернационала».

21

Проводив Хисматуллу в Стерле, на Первый Всебашкирский съезд Гульямал потеряла покой. Еда — не еда сон — не сон, все валилось из рук, и ночью, и днем мерещились всевозможные напасти. До боли в глазах она смотрела на дорогу, и иногда ей чудилось, что гора Кэзюм тронулась с места, поплыла ей навстречу, а Хисматуллы все не было… Не приключилось ли беды в пути? Конечно, у Хисматуллы друзей много, но и врагов порядочно! Гульямал утешала себя, что делегаты едут сообща, целым обозом, с вооруженной стражей, а через минуту она вспоминала, что окрестные леса так и кишат беглыми солдатами, конокрадами, разбойниками. За околицу аула и высунуться боязно!.. Обозы с зерном «Башпомощи» не раз грабили дочиста, а возчиков убивали. Говорят в народе, что в Бурзян-Тангаурском кантоне житья не стало от бандитов, связанных, кстати, с валидовцами. А южнее зверствует отряд конокрада Хажиахмета Унасова и Нигматуллы, превратившегося из высокопоставленного деятеля Башревкома в захудалого вора. Такие поймают Хисматуллу — не пощадят…

От окончательно расхворавшейся Сайдеямал она свои опасения и слезы скрывала, но старуху было невозможно обмануть.

Как-то Сайдеямал, лежавшая на паласе на нарах, слабым голосом позвала ее к себе.

— Как себя чувствуешь, кайнэ?

Старуха залюбовалась уже округлым животом Гульямал и ласково сказала:

— Мне-то что! Лежу в дремоте. А вот ты, килен, береги себя ради сына! Молю аллаха, чтобы дожить до рождения внука, а там можно и отправиться к отцам и праотцам! — Сайдеямал не сомневалась, что родится мальчик. Дотронувшись одеревеневшими, как ветви засохшей березы, пальцами до руки Гульямал, она шептала: — Вернется Хисматулла не сегодня, так завтра! В Стерле дел много… Не терзайся так, килен.

Гульямал с трудом улыбнулась сквозь слезы.

— Я стараюсь, кайнэ.

— Плохо стараешься, если пожелтела, глаза опухли, и ночью ворочаешься на нарах и всхлипываешь!

Гульямал неожиданно дерзко встряхнула рассыпавшимися по плечам густыми волосами и спросила свекровь:

— Кайнэ, если я отрежу косы, не изуродую себя?

Старушка всплеснула немощными ручками.

— Атак-атак, что за новости? Оставь, не смеши людей!

— Твой же сын велит расстаться с косами! Говорит, что длинные косы, платья с оборками, бусы и браслеты — это все, он говорит, пережитки старых обычаев, и пора с ними, говорит, прощаться и одеваться по-новому! И во всем советской женщине, говорит, надо соблюдать себя по-новому.

— Неужели тебе кос не жалко?

— Конечно, жалко, очень жалко! — Гульямал вздохнула. — Раз твой сын велит, то мне приходится подчиниться. «Ты, говорит, должна подавать пример молодым женщинам!»

— А когда ты надела короткое платье, ноги бесстыдно показала прохожим, то ведь над тобой смеялись, — напомнила свекровь.

— Ну и что, смеялись!.. А теперь не смеются и молодухи кромсают ножницами себе подолы. А в Красной Армии все сестры, и башкирки, и татарки, носят короткие платья — удобнее.

— Атак-атак, но я вмешиваться не буду. — Сайдеямал обиделась и отвернулась.

Через полчаса она проснулась, — теперь она спала урывками, часок, а то и меньше, ночами думала о прошедшей жизни, а днем зачастую дремала, сидя за обеденным столом, — поднялась, протерла кулачком глаза и ахнула…

Гульямал быстро расхаживала по горнице в коротком платье и камзоле без золотых позументов, в черных чулках и сапожках, с коротенькими, пышно взбитыми волосами, и старушка невольно подумала, что килен похожа на статную, с крутыми боками и обрезанной гривой степную кобылицу.

— Куда это ты собралась?

— В школу.

— А говорили, что Бибисара будет мугаллимой.[60]

— Бибисара сейчас в Уфе, на учительских татаро-башкирских курсах, а я слежу за ремонтом дома для школы. И дров надо запасти на всю зиму.

— Почему же Гильману-мулле не отдали школу?

— А потому, что он старое забыл от пьянства и блуда, а новое не перенял! — отрезала строго Гульямал. — Кроме алифбе,[61] ничего не помнил. Алеп-бей, водку пей, детей бей, не жалей! — передразнила она.

Старуха вздрогнула.

— И служитель аллаха вам не угодил!

— Ну, я побежала!

«Зря она вмешивается в такие дела, — думала Сайдеямал в опустевшем доме, кутаясь, несмотря на летний зной, ватным одеялом. — Ждет ребенка и лезет на рожон. Знает же, что народ не признает новой школы, без муллы и Корана!.. Сколько раз ходила по домам, упрашивала послать детей в школу — отказываются родители, боятся муллы и баев. В Гульямал и камнем бросали из-за угла, едва голову не разбили! И все ей неймется, а ведь беременная…»

А тем временем Гульямал шла по деревенской улице.