Грозовое лето

— Думаешь, легко их отыскать?

— Разыщу.

— Ложись отдохни, балам![16] Сейчас постель приготовлю.

— Нет, эсэй, нельзя мне задерживаться. Твои же соседи донесут Хажисултану-баю и Нигматулле. Зашел тебя проведать. Прости, эсэй, что причинил тебе столько невзгод. После войны всегда буду с тобою, стану лелеять твою старость!

— Ложись отдохни! Не посмеют джигиты Хажисултана-бая и Нигматуллы тебя задержать! — слезно упрашивала мать.

— Не могу, прости!.. Ты у меня умная, эсэй, пойми, что пора уходить. Мне ведь и самому страсть как хочется отдохнуть под материнским крылом! А нельзя!..

— Ладно, сын, неволить не могу, — вздохнула глубоко Сайдеямал. — Иди, балам, к своим! Но береги себя. «Береженого я сам сберегу», — так обещал аллах. Увидишь где Гульямал-килен,[17] передай ей материнское благословение! За хозяйство свое, за корову пусть не тревожится — позабочусь… Еще тебе наказываю: береги себя, балам! Старая я, может, и не увидимся… Прощай! Цени Гульямал, она женщина добрая, честная, неподкупная. Не дай роду нашему перевестись, после войны заводи детей!

Хисматулла хотел поцеловать материнскую, в темных морщинах, руку и поскорее уйти, но мать строго указала ему на нары, и он опять сел рядом с нею. Медленно проводя ладонями по лицу, Сайдеямал молилась:

— Ала акбер, аллах всемилостивый, ходай мой, спаси единственного сына моего Хисматуллу от злой доли, даруй ему жизнь долгую и мирную. А меня награди внуками. Прими мое моление, ходай!

Как Хисматулла не отнекивался, а эсэй вручила ему тяжелый сверток с пресными лепешками.

Чтобы не слышать ее захлебывающихся рыданий, Хисматулла крепко поцеловал мать и выбежал из избы в огород.

Как и условились, Газали и Мустафа поджидали его у Красного яра. Партизаны еще не подошли.

— В поселке тихо, — доложил Газали. — На прииске все работы приостановлены — золота совсем нет. Казачьего гарнизона в поселке нет, это совершенно точно. А поможет нам Дмитрий, кассир, двоюродный брат моего друга Ивана…

Он негромко, но резко свистнул, и из кустарника вышел худощавый мужчина в зеленой куртке.

— 3-здравствуйте, товарищ, — сказал он, слегка заикаясь. — Удобное время выбрал. Хозяин, Нигматулла-бай, привез вчера молодую жену, свадьбу играли, гости — офицеры и купцы — беспробудно пьяные. Я разделяю программу большевиков и вам помогу. Вот ключи от конторы и кассы.

— А ты, товарищ?

— Нет, с вами я не пойду. У меня дети, боюсь рисковать их судьбою… На крыльце конторы один часовой, милиционер, да и тот крепко пьяный… Вы меня привяжите к березе, я оправдаюсь, что напали разбойники, отняли ключи. Но если вас поймают…

— Спасибо, товарищ! — от души сказал Хисматулла. — Безопаснее, я думаю, тебе бы с нами в лес уйти! Но это твое дело.

— Нет, я останусь, а вы меня не выдавайте, если попадетесь.

— Обещаю!

— Я должен отомстить за казнь моего незабвенного брата Ивана! — пылко воскликнул Дмитрий.

— Понимаю и одобряю! И все же лучше бы тебе, товарищ, до рассвета увезти детей, жену, стариков в лес, на хутор. Мы бы их сберегли.

— Нет, я все обдумал, останусь з-здесь, — решительно сказал Дмитрий Скворцов.

10

Заки Валидов давно зарился на юргаштинское золото. Два пуда золотого песка — это уже капитал. Но это и самостоятельность башкирского правительства: не придется клянчить у атамана Дутова денег на любой, самый незначительный, расход. Необходимо как можно скорее возобновить работу Юргаштинского, да и соседних приисков. Справится ли с этим наитруднейшим в условиях гражданской войны делом Нигматулла? Сомнительно!.. Старатели не любят его, хозяина, хищника, бая. Нигматулле нужен помощник, своего рода директор-распорядитель, энергичный, настойчивый, но и умеющий с рабочими потолковать по душам… Ба! Постой, постой… А почему бы не послать в Юргашты Кулсубая? Да, он неуравновешенный, вспыльчивый и с большевиками якшался, но, безусловно, честный. И старатели, и жители окрестных аулов относятся к нему с уважением.

Повеселев, Заки остановился перед высоким зеркалом — трюмо, залюбовался собою, джигитом, в новеньком, с иголочки, френче и широкой фуражке, в начищенных до блеска сапожках. Щупленький, он во френче, в брюках-галифе казался и выше и стройнее. Сейчас он чрезвычайно нравился самому себе. «Я молод, все еще впереди, обязательно стану ханом огромного тюркского государства: ядро — Башкирия, остальные княжества в вассальной зависимости…» Заки — историк, он глубоко изучал историю Запада и Востока. Превыше всех он ценил канцлера Германской империи Бисмарка, провозгласившего, что в политике надо укрощать народ кнутом, а баловать пряником. Вот и надо теперь поманить Кулсубая пряником.

Он взял со стола медный колокольчик, позвонил. Бесшумно открылась дверь, вошел статный молодой адъютант. Увидев, что председатель Военного совета башкирского правительства, главнокомандующий армией погрузился в чтение деловых бумаг, адъютант выжидательно остановился, потом напомнил о себе покашливанием.

Заки поднял глаза:

— Ах, да, позовите начальника штаба!

— Слушаю.

Через минуту в кабинет вошел запыхавшийся полковник Галин.