Грозовое лето

Полковник Антонов расправой с захваченными врасплох партизанами и убежавшими из тюрьмы узниками не насытился. Рапорт в Оренбург он послал, конечно, победный, но ротмистру Грязнову заметил с упреком:

— Ваше благородие, самые стойкие партизаны у Хисматуллы. А где этот неуловимый Хисматулла?

— Поймаем.

— Говорить-то легко!

— Есть же у нас изворотливый лазутчик Насибулла Мухаметшин. Его и пошлем на розыски.

— Разве что!..

Насибулла непрерывно кланялся, в полной растерянности разводил руками, посоветовал оставить на хуторе засаду, но не выказывал прыти ловить исчезнувших старателей Хисматуллы.

Засаду на хуторе полковник оставил — полусотню есаула Габитова, а эскадрон ротмистра Грязнова послал перехватить дозорами все ближние дороги и тракты. Сам с конвойной сотней поехал обратно в поселок.

Лесная дорога извивалась круто, и сперва казаки услышали бешеный топот копыт, но лишь через минуту-две на передовой дозор вылетел сипло дышащий, в грязно-белых ошметках пены жеребец; иссеченные плетью до кровавых рубцов бока его тяжело ходили. Всадник как бы ввинчивался в воздух, размахивая плетью.

— Это же господин Нигматулла Хажигалиев! — приподнявшись в седле, воскликнул Грязнов.

Конь был остановлен твердой рукой, осел на задние ноги, копыта взрыли землю.

— Ваше высокоблагородие! Господин полковник! — взвыл Нигматулла, трясясь от горя и злобы. — Ограбили! Золото! Пуда два, если не больше! Этот разбойник Хисматулла…

В глазах полковника сверкнули алчные огоньки.

— Золото? А я почему не знал о золоте? Почему золото не было сдано в государственную казну?

— Ваше высокоблагородие, золото принадлежало башкирскому правительству! Сам Заки-диванбаш, отец нации…

«Плевать я хотел на твоего отца нации, — подумал полковник. — Мне бы поймать Хисматуллу с его сокровищем! Ни дня здесь не останусь! В Париж, в Париж!..»

И сказал уверенно:

— Господин Нигматулла, успокойтесь, грабителей отыщем и накажем! Полагаю, что золото спрятано в поселке. Будем искать.

По приказу Антонова казаки крупной рысью поехали к Юргаштам, охватили поселок кольцом. Жители в те годы при появлении любого войска, еще не разглядев цвета знамени, прятались по домам, калитки замыкали на замки, спускали с цепи собак. И сейчас улицы поселка были безлюдными, копры над шахтами стояли притихшие, как часовые, на реке Юргашты не слышалось стука лопат и заступов старателей… Казаки не церемонились — ломились в ворота, барабанили в окна, нагайками выгоняли жителей из домов и конвоировали их, как арестантов, на базарную площадь. Собрались через полчаса старики, старухи, безусые парни — почти подростки. Взрослых мужчин-старателей в толпе не было, и Антонов знал, что они у Хисматуллы в большевистском отряде… Доползли до площади лишь калеки — инвалиды войны германской и войны гражданской.

— Тихо-о-о! — заунывно проголосил адъютант.

Люди до того были напуганы жизнью, что кашлять, вздыхать боялись — зажимали рты ладонями.

— Разбойник-большевик Хисматулла Хуснутдинов со своей шайкой красных грабителей ночью похитил из кассы Юргаштинского прииска золото! — громко, подчеркнуто твердо сказал полковник. — Кто помогал грабителям? Где золото? Куда спрятались большевики с Хисматуллою?.. Сожгу весь поселок, если не выдадите преступников! Мое слово несокрушимое.

Люди попа́дали на колени; православные крестились, мусульмане, закрыв руками лицо, шептали молитву.

— Ваше превосходительство, мы сами по себе, мы живем в покорности властям, — сказал, трясясь от страха, тощий мастеровой в солдатской, без кокарды, фуражке. — И с бунтовщиками не встречаемся…

— Молчи, большевистская морда! — пригрозил полковник. — Нельзя унести далеко два пуда золота. Здесь оно где-то схоронено. Все вы заодно с красными. Эгей, есаул, поджигай дома смутьянов!

Казаки, не слезая с коней, ломали сухую дранку с крыш базарных балаганов и ларьков; спичек и у дутовцев было мало, одной зажигали несколько факелов, горящих почти бесцветным в лучах солнца огнем. Жители все еще не верили, что сбудется угроза полковника, но когда казаки помчались карьером по улицам, кидая факелы на соломенные крыши амбаров и сараев, то завизжали дети, хватаясь ручонками за материнские юбки, запричитали, как на кладбище, женщины, даже седобородые старики заплакали, протягивая с мольбой к полковнику руки.

Густой серо-черный дым пополз над поселком широкими волнами, то круто всплескивая, то припадая к земле.

— А-а-а!.. Погибаем!

— Корова сгорит!..

— Ой, господи, спаси от беды!..

— Аллах всемилостивый!..

В этот момент к полковнику подошел Дмитрий Скворцов, бледный, будто мелом вымазанный, но стройный, как струна натянутый.

— Г-господин полковник, народ не виноват! Это я, кассир конторы прииска, добровольно отдал ключи Хисматулле.

Антонов всякое видывал, но на этот раз вздрогнул от растерянности и спросил наивно:

— Почему?

— Моего брата Ивана Скворцова вы повесили! Это моя месть. И я за большевиков.

— Тебя тоже повесим! — спохватился полковник. — Эй, хорунжий, крути ему руки! Сейчас вздернем, если не скажешь, где золото.

— Далеко! Там, в горах! Б-больше ни слова от меня не услышите!