Грозовое лето

— Услышим! Хорунжий, эй, дери его шомполами! Повесить всегда успеем.

Ветер бросил в перекошенный от ярости рот полковника густой клок дыма, и Антонов закашлялся, повернул коня, поскакал прочь. Как только он скрылся, казаки швырнули факелы в канавы и неторопливо затрусили вслед за ним.

13

Средь ясного дня вдруг потемнело небо, и вся земля окрест, с лесами, горными хребтами, реками, притихла, будто погрузилась в сонное оцепенение, а через мгновение содрогнулась — стремительно разбушевался ураган, вздыбил тучи песка и пыли, согнул дугою вершины деревьев, завыл-застонал в ущельях, избороздил крутыми волнами реку Хакмар, и она заметалась в берегах, как птица, спасающаяся от хищника-ястреба на свистящих в полете крыльях.

Суеверные всадники Кулсубая в испуге озирались: не к добру… Вспомнились предсказания старцев, что когда настанет светопреставление, то из-за горы Каф примчатся всесокрушающими ураганами бесы — шайтаны. Не ведавшие страха в бою воины, оробев, бормотали молитвы, размахивали обнаженными саблями, подбадривали друг друга криками:

— Эй, провались, мальгун![24]

В кромешной тьме лошади спотыкались о корни деревьев, о камни, шарахались с тропы в кусты, пронзительно ржали.

И у гордившегося хладнокровием Кулсубая озноб заледенил спину. Мулла Мазгар, бросив поводья, подняв трепещущие руки к лилово-черным небесам, молил всевышнего о спасении.

Ураган затих так же внезапно, как начался, но еще долго падали с высоты сорванные с деревьев листья, жгуты травы, моросила, как мелкий дождь, пыль. Деревья время от времени вздрагивали, будто еще не опомнились от беды. И вскоре небо засияло, как чисто вымытые стекла в окнах родного дома.

Всадники, искренне верившие, что их молитвы и заклинания усмирили нечистую силу, повеселели. Послышались и шутки, и смех. Никто не стыдился, что струсил, — наоборот, люди гордились, что хоть и боязно было на душе, но успели выхватить сабли и отогнать шайтанов. Музыканты заиграли на курае, и усталые кони подтянулись, зашагали быстрее, стройнее, как на параде. Запевалы начали песню:

Отчего ты голову повесил,
Отчего потупился твой взгляд?
Оттого, наверно, ты невесел,
Что все мысли к родине спешат…

И всадники подхватили дружно, могуче:

На широком берегу Урала
Старый тополь шелестит листвой.
Нам врагов бояться не пристало —
Грудью защитим мы край родной.

И откликнулось эхо в лесах, в горах, наполняя песню задором, уверенностью:

Заблудился ночью — путь держи межою,
И она дорогу путнику найдет.
Можно и межою, только б не с нуждою,
А нужда, а горе в дебри заведет!

Кулсубай, как и его всадники, верил в заклинания, пророчества, легенды, наговоры и теперь все еще не мог успокоиться. Жадно вслушиваясь в слова песни, он горько усмехался и безмолвно оплакивал бесцельно прошедшую молодость. Нет, правда, он хотел счастья своему народу, но постоянно чувствовал себя на распутье. «А белым днем заблудишься, если забудешь родное поле». Всегда Кулсубай шел напролом, не умел выждать, осмотреться. Сейчас, с благословения Валидова, он получил обратно свой отряд особого назначения вместе с муллою-комиссаром Мазгаром. Казалось бы, надо радоваться, а он тосковал… Повернувшись к мулле, ехавшему неподалеку, он спросил негромко:

— Эй, приятель, скажи, но честно скажи, не утаивая… Ты ведь и сам не веришь, что на том свете есть ожмах и тамук?[25] Верно?

Мулла неторопливо поправил чалму.

— Зачем тебе это знать?

— Ты, приятель Мазгар-мулла, не хитри, а скажи истину.

— Да, я верю и в рай, и в ад.

— Слава богу, что хоть во что-то веришь!.. Вот что, приятель, на привале поговори с джигитами, чтоб не забивали они голову всякими приметами из-за этого проклятого урагана.

— Ты же сам испугался! — не пощадил самолюбия командира мулла.

Кулсубай не смутился:

— Я, конечно, не умнее их, но перед аллахом я в ответе за джигитов и в бою не забоюсь ни шайтана, ни лешего! А молодые могут и струхнуть… Слово муллы для них божье слово. Вообще-то все муллы обманщики, хапуги, но ты на них не похож. Потому я тебя и уважаю, приятель. Значит, объясни парням, что нечистая сила в этом урагане не повинна.

— Не уверен, что имею право читать им такие проповеди, — сказал уклончиво мулла.

— Я тоже не уверен, но ведь воевать надо, приятель, воевать!.. Был у меня приятель, русский, Михаил по имени, очень грамотный, много книг прочитал. Говорил он мне, что из-за темноты, невежества люди поверили в шайтана, в разную нечистую силу. Говорил, что вы, и муллы, и русские попы, только из-за людской темноты и процветаете, гребете деньги! Ты не обижайся, приятель!

— А чего мне обижаться? Я не разбогател… — Мулла осторожно спросил: — Ты в те годы большевиком был, как и твой друг Михаил?