Грозовой перевал

Из глаз Линтона хлынули слезы, когда он ответил: «Конечно! Лучше, лучше!» И все-таки, притягиваемый воображаемым голосом, взгляд его блуждал по сторонам, ища говорившего. Кэти встала.

– На сегодня довольно, пора прощаться, – сказала она. – И не стану скрывать: я горько разочарована нашей встречей, хотя не скажу об этом никому, кроме тебя, но вовсе не из страха перед мистером Хитклифом.

– Тише! – прошептал Линтон. – Ради Бога, тише! Он идет. – И он схватил Кэтрин за локоть, силясь ее удержать; но при этом известии она поспешила высвободиться и свистнула Минни, которая подбежала послушно, как собака.

– Я буду здесь в следующий четверг, – крикнула Кэти, вскочив в седло. – До свидания. Живо, Эллен!

Мы его оставили, а он едва сознавал, что мы уезжаем, – так захватило его ожидание, что сейчас подойдет отец.

Пока мы ехали домой, недовольство Кэтрин смягчилось и перешло в сложное чувство жалости и раскаяния, к которому примешивалось неясное и тревожное подозрение о фактическом положении Линтона – о его здоровье и домашних обстоятельствах. Я разделяла эти подозрения, хоть и советовала ей поменьше сейчас говорить: вторая поездка позволит нам вернее судить обо всем. Мой господин потребовал от нас полного отчета – что как было. Мы добросовестно передали ему от племянника изъявления благодарности; остального мисс Кэти едва коснулась. Я тоже не стала подробно отвечать на его расспросы, потому что не очень знала сама, что открыть и о чем умолчать.

Глава XXVII

Семь дней проскользнули, отметив каждый свое течение заметной переменой в состоянии Эдгара Линтона. Разрушения, производившиеся раньше месяцами, теперь совершал в грабительском набеге один час. Кэтрин мы еще старались обмануть; но ее живой ум не поддавался обману, угадывая тайну и останавливаясь на страшном подозрении, постепенно переходившем в уверенность. У бедняжки недостало сердца заговорить о поездке, когда наступил очередной четверг. Я сама напомнила вместо нее, и мне было разрешено приказать ей, чтоб она вышла освежиться, – потому что библиотека, куда ее отец спускался каждый день на короткое время – на час-другой, пока он в силах был сидеть, – да его личная комната стали всем ее миром. Она жалела о каждой минуте, которую не могла провести, сидя подле отца или склонившись над его подушкой. Краски его лица поблекли от бессонницы и печали, и мой господин с радостью ее отпустил, обольщаясь мыслью, что Кэти найдет в прогулке счастливую перемену обстановки и общества; и он утешал себя надеждой, что теперь его дочь не останется совсем одна после его смерти.

Мистером Эдгаром владела навязчивая мысль, которую я разгадала по некоторым замечаниям, им оброненным, – мысль, что его племянник, так похожий на него внешностью, должен и духом походить на него: ведь письма Линтона почти не выдавали его дурного нрава. А я по извинительной слабости не стала исправлять ошибку. Я спрашивала себя, что проку смущать последние часы обреченного печальными сообщениями? Обратить их на пользу у него уже не будет ни сил, ни возможности.

Мы отложили нашу прогулку на послеобеденный час – золотой час ветреного августовского дня: воздух, приносимый ветром с гор, был так полон жизни, что, казалось, каждый, кто вдохнет его, хотя бы умирающий, должен жить. С лицом Кэтрин происходило то же, что с окружающей картиной: тени и солнечный свет пробегали по нему в быстрой смене, но тени задерживались дольше, а солнечный свет был более мимолетен; и ее бедное сердечко упрекало себя даже за такое короткое забвение своих забот.

Мы издали увидели Линтона, ожидающего на том же месте, которое он выбрал в прошлый раз. Моя госпожа спешилась и сказала мне, что пробудет здесь совсем недолго, так что лучше мне остаться в седле и подержать ее пони. Но я не согласилась: я не хотела ни на минуту спускать ее с глаз, раз она вверена была моему попечению; так что мы вместе поднялись по заросшему вереском склону. На этот раз мистер Линтон принял нас не так апатично – он был явно взволнован, но взволнованность эта шла не от одушевления и не от радости – она походила скорее на страх.

– Ты поздно, – проговорил он отрывисто, затрудненно. – Верно, твой отец очень болен? Я думал, ты не придешь.

– Почему ты не хочешь быть откровенным! – вскричала Кэтрин, проглотив приветствие. – Почему ты не можешь попросту сказать, что я тебе не нужна? Странно, Линтон, ты вот уже второй раз зазываешь меня сюда, как видно, нарочно для того, чтобы мы оба мучились – ни для чего другого!

Линтон задрожал и глянул на нее не то умоляюще, не то пристыжено; но у его двоюродной сестры не хватило выдержки терпеть такое загадочное поведение.

– Да, мой отец очень болен, – сказала она, – зачем же меня отзывают от его постели? Почему ты не передал с кем-нибудь, что освобождаешь меня от моего обещания, если ты не желал, чтоб я его сдержала? Говори! Я жду объяснений: мне не до забав и не до шуток; и не могу я танцевать вокруг тебя, пока ты будешь тут притворяться!