Грозовой перевал

– Я притворяюсь? – проговорил он. – В чем ты видишь притворство? Ради всего святого, Кэтрин, не гляди так гневно! Презирай меня, сколько угодно, – я жалкий, никчемный трус, меня как ни принижай, все мало, – но я слишком ничтожен для твоего гнева. Ненавидь моего отца, а с меня довольно и презрения.

– Вздор! – закричала Кэтрин в злобе. – Глупый, сумасбродный мальчишка! Ну вот, он дрожит, точно я и впрямь хочу его ударить! Тебе незачем хлопотать о презрении, Линтон: оно само собой возникает у каждого – можешь радоваться! Ступай! Я иду домой: было глупо отрывать тебя от камина и делать вид, будто мы хотим… да, чего мы с тобой хотим? Не цепляйся за мой подол! Если бы я жалела тебя, потому что ты плачешь и глядишь таким запуганным, ты бы должен был отвергнуть эту жалость. Эллен, объясни ему ты, как постыдно его поведение. Встань, ты похож на отвратительное пресмыкающееся!

В слезах, со смертной мукой на лице Линтон распластался по траве своим бессильным телом: казалось, его била дрожь беспредельного страха.

– О, я не могу! – рыдал он. – Я не могу это вынести! Кэтрин, Кэтрин, я тоже предатель, тоже, и я не смею тебе сказать! Но оставь меня – и я погиб! Кэтрин, дорогая, моя жизнь в твоих руках. Ты говорила, что любишь меня! А если ты любишь, это не будет тебе во вред. Так ты не уйдешь, добрая, хорошая, милая Кэтрин! И может быть, ты согласишься… и он даст мне умереть подле тебя!

Моя молодая госпожа, видя его в сильной тоске, наклонилась, чтобы поднять его. Старое чувство терпеливой нежности взяло верх над озлоблением, она была глубоко растрогана и встревожена.

– Соглашусь… на что? – спросила она. – Остаться? Разъясни мне смысл этих странных слов, и я соглашусь. Ты сам себе противоречишь и сбиваешь с толку меня! Будь спокоен и откровенен и сознайся во всем, что у тебя на сердце. Ты не захотел бы вредить мне, Линтон, – ведь так? Ты не дал бы врагу причинить мне зло, если бы мог этому помешать? Я допускаю, что ты трусишь, когда дело касается тебя самого, но ты не можешь трусливо предать своего лучшего друга!

– Но отец мне грозил, – выговорил юноша, сжимая свои исхудалые пальцы, – и я его боюсь… я боюсь его!!! Я не смею сказать.

– Что ж, хорошо! – сказала Кэтрин с презрительным состраданием. – Храни свои секреты: я-то не из трусов. Спасай себя: я не страшусь.

Ее великодушие вызвало у него слезы: он плакал навзрыд, целуя ее руки, поддерживающие его, и все же не мог набраться храбрости и рассказать. Я раздумывала, какая тут могла скрываться тайна, и решила, что никогда с моего доброго согласия не придется Кэтрин страдать ради выгоды Линтона или чьей-нибудь еще, – когда, заслышав шорох в кустах багуна, я подняла глаза и увидела почти что рядом мистера Хитклифа, спускавшегося по откосу. Он не глянул на сына и Кэтрин – хотя они были так близко, что он не мог не слышать рыданий Линтона. Окликнув меня почти сердечным тоном, с каким не обращался больше ни к кому и в искренности которого я невольно усомнилась, он сказал:

– Очень приятно видеть тебя так близко от моего дома, Нелли. Как у вас там на Мызе? Расскажи. Ходит слух, – добавил он потише, – что Эдгар Линтон на смертном одре, – может быть, люди преувеличивают? Так ли уж он болен?

– Да, мой господин умирает, – ответила я, – это, к сожалению, правда. Его смерть будет несчастьем для всех нас, но для него счастливым избавлением!

– Сколько он еще протянет, как ты думаешь? – спросил Хитклиф.

– Не знаю, – сказала я.

– Понимаешь, – продолжал он, глядя на юную чету, застывшую под его взглядом (Линтон, казалось, не смел пошевелиться или поднять голову, а Кэтрин не могла двинуться из-за него), – понимаешь, этот мальчишка, кажется, решил провалить мое дело. Так что его дядя очень меня обяжет, если поторопится и упредит его. Эге! Давно мой щенок ведет такую игру? Я тут поучил его немножко, чтобы знал, как нюни распускать! Каков он в общем с мисс Линтон – веселый, живой?

– Веселый? Нет, он, видно, в сильной тоске, – ответила я. – Поглядеть на него, так скажешь: чем посылать такого гулять с любезной по холмам, уложить бы его в постель и позвать к нему доктора.

– Уложим через денек-другой, – проворчал Хитклиф. – Но сперва… Вставай, Линтон! Вставай! – крикнул он. – Нечего тут ползать по земле; сейчас же встать!

Линтон лежал, распростертый, в новом приступе бессильного страха, возникшего, должно быть, под взглядом отца: ничего другого не было, чем могло быть вызвано такое унижение. Он пытался подчиниться, но слабые силы его были на время скованы, и он снова со стоном падал на спину. Мистер Хитклиф подошел и, приподняв, прислонил его к покрытому дерном уступу.

– Смотри, – сказал он, обуздав свою злобу, – я рассержусь! И если ты не совладаешь со своим цыплячьим сердцем… Черт возьми! Немедленно встать!

– Я встану, отец, – еле выговорил тот. – Только оставь меня, а то я потеряю сознание. Я все сделал, как ты хотел, правда. Кэтрин скажет тебе, что я… что я… был весел. Ах, поддержи меня, Кэтрин, дай руку.