Грозовой перевал

– А мне она слишком противна, чтобы я стал ее есть, – ответил он. – Разве что по образу вампира. Ты бы услышала о странных вещах, доведись мне жить с ней под одною крышей и вечно видеть это приторное, восковое лицо: самым обыденным делом было бы через два дня на третий выводить радужные узоры на его белизне и превращать ее голубые глаза в черные – они омерзительно похожи на глаза Линтона.

– Восхитительно похожи! – поправила Кэтрин. – Глаза горлинки, ангела!

– Она наследница своего брата, не правда ли? – спросил он, немного помолчав.

– Мне не хотелось бы думать, что это так, – возразила собеседница. – Бог даст, полдюжины племянников сведут на нет все ее права! А теперь выбрось из головы эти мысли, ты слишком падок на соседское добро: не забывай, что добро этого соседа – мое добро.

– Оно точно так же было бы твоим, когда принадлежало бы мне, – сказал Хитклиф. – Но если Изабелла Линтон и глупа, едва ли она – сумасшедшая. Итак, последуем твоему совету и не будем больше касаться этого вопроса.

В разговоре они его больше не касались; и Кэтрин, возможно, забыла и думать о нем. Но гость, я уверена, в течение вечера часто к нему возвращался в мыслях. Я видела, как он улыбался самому себе – вернее, скалился и погружался в зловещее раздумье, когда миссис Линтон отлучалась из комнаты.

Я решила следить за ним. Сердце мое неизменно тянулось к моему господину, и я всегда держала его сторону, а не сторону Кэтрин; и, думается мне, по справедливости, потому что он всегда был добрым, верным и достойным; а она – не скажу, чтобы она была в этом смысле полной ему противоположностью, но она разрешила себе такую свободу, что я не очень-то доверяла ее нравственным правилам и еще того меньше разделяла ее чувства. Мне хотелось, чтобы какой-нибудь случай мирно избавил и Грозовой Перевал, и Скворцы от мистера Хитклифа, чтобы жить нам, как мы жили прежде, до его возвращения. Его приход к нам бывал для меня всякий раз как дурной сон, и, мнилось мне, для моего господина тоже. Мысль, что Хитклиф живет на Грозовом Перевале, угнетала нас неизъяснимо. Я угадывала, что Господь предоставил там заблудшей овце брести своею дурною стезей, а злой зверь притаился у овчарни, выжидая своего часа, чтобы наброситься и растерзать овцу.

Глава XI

Не раз, когда я раздумывала об этом в одиночестве, меня охватывал ужас, я вскакивала, надевала шляпу, чтоб пойти на ферму – узнать, как они там живут. Совесть внушала мне, что мой долг – предупредить Хиндли, растолковать ему, что люди осуждают его образ жизни; но я вспоминала затем, как закоснел он в своих дурных обычаях, и, не чая обратить его к добру, не смела переступить порог его печального дома; я даже не была уверена, будут ли там мои слова приняты как должно, подействуют ли они.

Как-то раз я вышла за старые ворота и направилась по дороге к Гиммертону. Было это как раз о ту пору, до которой я дошла в моем рассказе. Стоял ясный морозный день; голая земля, дорога твердая и сухая. Я подходила к каменному столбу у развилины, где от большака отходит налево в поле проселочная дорога. На нетесаном песчанике вырезаны буквы – с северной стороны Г.П., с восточной Г., и М.С. с юго-западной. Это веха на пути к Скворцам, к Перевалу и к деревне. Солнце зажгло желтым светом серую маковку столба, напомнив мне лето; и сама не знаю, с чего бы, что-то давнее, детское проснулось в моем сердце. Двадцать лет назад мы с Хиндли облюбовали это местечко. Я долго глядела на выветренный камень и, нагнувшись, разглядела у его основания ямку, все еще набитую галькой и ракушками, которые мы, бывало, складывали сюда вместе с другими менее прочными предметами. И живо, как наяву, я увидела сидящим здесь на увядшей траве товарища моих детских игр – увидела его темную квадратную голову, наклоненную вперед, и маленькую руку, выгребающую землю куском сланца. «Бедный Хиндли!» – воскликнула я невольно. И отпрянула: моим обманутым глазам на мгновение привиделось, что мальчик поднял лицо и глядит на меня! Он исчез; но тут же меня неодолимо потянуло на Перевал. Суеверное чувство побудило меня уступить своему желанию. «А вдруг он умер, – подумалось мне, – или скоро умрет! Вдруг это – предвестие смерти!» Чем ближе я подходила к дому, тем сильней росло мое волнение; когда я завидела наш старый дом, меня всю затрясло. Видение обогнало меня: оно стояло в воротах и смотрело на дорогу. Такова была моя первая мысль, когда я увидела лохматого кареглазого мальчика, припавшего румяной щечкой к косяку. Затем, сообразив, я решила, что это, должно быть, Гэртон – мой Гэртон, не так уж изменившийся за десять месяцев нашей разлуки.

– Бог тебя благослови, мой маленький! – крикнула я, тотчас позабыв свой глупый страх. – Гэртон, это я, Нелли! Няня Нелли!

Он отступил на шаг и поднял с земли большой камень.

– Я пришла повидать твоего отца, Гэртон, – добавила я, угадав по его движению, что если Нелли и жила еще в его памяти, то он ее не признал во мне.