Грубиян

— Ты удивишься, но бывают семьи, в которых детям живётся гораздо труднее, чем тебе. И нет, я не хочу видеть её мерзкую рожу; разве что для того, чтобы пару раз пройти по ней паяльником… — Да, нечто похожее и мать делала со мной; правда, тот след от утюга уже давно побледнел и остался лишь едва заметный шрам, о существовании которого можно узнать, только если дотронуться до моей задницы. — Так что нет, не хочу. И ей не советую появляться у меня на горизонте. И если ты не хочешь сейчас пополнить свой лексикон нецензурными словечками, то давай закроем эту тему.

Нина тяжело вздыхает и отворачивается к окну.

— Вряд ли я услышу что-то новенькое…

Я невесело ухмыляюсь: пока думал о собственном печальном опыте, совершенно забыл, что она вряд ли каждый день в исполнении родителей слушала сонеты Шекспира.

— Тебя били? — слетает с языка.

Нина удивлённо смотрит на меня, словно я заговорил на китайском.

— Что?

Повторять не очень хочется, потому что, как я уже говорил, насилие над девушкой — это ещё большая мерзость, но раз уж начал…

— Отец поднимал на тебя руку?

Пожалуйста, скажи «нет»…

— Бывало, — с неохотой признаётся она, и я с силой сжимаю руль.

Очевидно, мой мозг сегодня послал нахер чувство самоконтроля и умение вовремя остановиться, раз из меня сыпались мазохистские вопросы.

— Что было самым страшным?

Конечно, вряд ли об неё тушили сигареты, но всё же.

Нина молчала довольно долго: либо просчитывала уровень откровения, либо всё было ещё хуже, чем я думал.

— Ну, однажды отец хотел выплеснуть на меня кастрюлю кипятка за то, что я не убрала грязную посуду со стола после их очередной попойки, — тихо шелестит девушка. — Мать остановила. Сказала, что тогда я вообще не смогу ничего делать по дому. И, пожалуй, это было даже пострашнее, чем когда он схватил меня за волосы и шарахнул головой о стену.

Нога сама втопила педаль тормоза в пол до самого упора; и, хотя позади начала собираться пробка, мне было чхать.

Нина взвизгнула от испуга и вжалась в кресло.

— В чём дело?

Я сильнее сжал рулевое колесо, потому не знал, как культурно сказать ей о том, что её отец — конченное чмо. Да и мать не лучше — потому что пеклась не о дочери, когда предотвращала катастрофу.

Исподтишка посмотрел на девушку, и внутри странно защемило: очень хотелось пожалеть это тощее существо в смешной голубой шапке с кошачьими ушами.

— Ничего, — вместо этого отвечаю я, и машина вновь набирает скорость.

Это просто какой-то пиздец. Надо быть мразью восьмидесятого уровня, чтобы творить такое с собственной дочерью. Мне всегда казалось, что к девочкам должны относиться более трепетно, просто потому, что они, мать твою, ДЕВОЧКИ! Я считал себя мужчиной, хоть и был слишком мал, чтобы понимать большинство вещей; мать запрещала жаловаться отцу, грозя отрезать за это язык — причём это было сказано довольно-таки серьёзно — и я боялся, что она выполнит свою угрозу, ну и не хотел, чтобы меня считали слабаком. О своих травмах я рассказал отцу уже после того, как они с матерью развелись, и его лицо при этом надо было видеть: он пытался найти мать и вернуть ей хотя бы половину того, что она сделала со мной, но её к тому моменту уже и след простыл.

А здесь — маленькая хрупкая девочка, у которой явные проблемы не только с психикой, но ещё и с питанием, так что с моей стороны первобытное желание защитить было вполне естественным. Вот только защита — это в первую очередь обязанность родителей, а они послали эту обязанность нахер и решили зажить в своё удовольствие. При этом сами были сыты явно не святым духом: её урод-папаша выглядел довольно упитанным.

Короче, всё то время, что мы находились в одном замкнутом пространстве, я успел испытать весь спектр не самых положительных эмоций — от похуизма до праведного гнева. И последнее при этом опасно перевешивало, а мне бы не хотелось, чтобы этот зашуганный, но храбрый птенчик видела меня в гневе.

В голову не приходит ничего лучше, чем разбавить напряг в салоне музыкой. Первая же попавшаяся песня почему-то сразу же спроецировалась на Нину, хотя к ней никакого отношения не имела как минимум потому, что Нина была слишком… мягкой; приторно-ванильной, как я назвал бы её раньше (имеется в виду песня «Doni & Natan — Моя»). Должно быть, старею.

Усмехаюсь сам себе и протягиваю ей свой телефон.

— Напиши свой номер телефона, детка, — посылаю ей быструю улыбку, и девушка смотрит на меня как на королевскую кобру.

Блять, если б знал, что на неё так действует мой оскал — уже давно бы сделал его своим главным оружием.

Девушка смотрит на смартфон, как на восьмое чудо света, и в руки брать не спешит. Постепенно её щёки окрашивает смущённый румянец, что подогревает моё любопытство, и это становится тайным оружием девушки, с помощью которого она могла бы из меня верёвки вить. Но девушка об этом не знает.

— В чём дело?

Нина прячет лицо в ладонях, и я буквально готов выпрыгнуть из собственной кожи.

— Только не смейся… Я не умею пользоваться такими штуками.