Грубиянские годы: биография. Том I

У городских ворот Вальта спросили: «Откуда?» – «Из Хаслау», – восторженно ответил он, но тут же поспешил исправить допущенную им смешную ошибку: «В Хаслау». Лошадь его, как какой-нибудь мудрец, правила собой сама и без происшествий доставила Вальта по многолюдным улицам к порогу родной конюшни; там Вальт поспешно спешился, горячо поблагодарив хозяина сивки и собираясь тотчас вселиться в предназначенную для него «chambre garnie». Но оказавшись в путанице светлых улиц, оглашаемых боевыми кличами, как если бы это был потешный военный лагерь, Вальт не без удовольствия сделал для себя вывод: что он вряд ли сумеет найти своего будущего домохозяина, господина Нойпетера, придворного торгового агента. Благодаря такому выводу нотариус выиграл время, чтобы раскопать засыпанный мусором божественный город его детства и вывезти этот мусор прочь; так что в конце концов на солнечный свет явились совершенно прежние улицы – такие же роскошные, широкие, наполненные дворцами и благородными дамами, как те, по которым Вальт когда-то бродил, будучи ребенком. Совершенно как в первый раз поражали его теперь великолепие неумолчного шума, быстрые экипажи, высокие дома со статуями на крыше и сверкающие оперные или бальные наряды некоторых персон. Он едва ли мог бы предположить, что в городе бывают среда, суббота и прочие невзрачные крестьянские будни, а не царит каждую неделю большой праздник, охватывающий все семь дней. И точно так же ему стало бы очень грустно, если бы он поверил – хотя не видеть этого он не мог, – что среди отборнейшей публики живут и разгуливают такие обычные люди, как сапожники, портные, кузнецы и прочие пахотные лошади государства, место которым, как он считал, исключительно в деревнях.

Вальт удивлялся каждому человеку в будничной одежде, поскольку сам в середине недели прибыл сюда, облачившись в воскресенье – то бишь в сюртук из китайки; все большие дома он мысленно наполнял нарядными гостями и весьма галантными кавалерами и дамами, которые с любовью обихаживают этих гостей; чтобы увидеть такое, он задирал голову и смотрел на каждый балкон и эркер. Его светлые глаза следили за каждым проезжающим мимо лакированным экипажем, за каждой красной шалью, за каждым цирюльником, который работал даже в будний день, делая кого-то пригодным для праздничного стола, – и даже за головкой кочанного салата, которую чьи-то руки мыли в фонтанчике уже теперь, до полудня, тогда как в Эльтерляйне этим занимаются только вечером в воскресенье.

Наконец он случайно наткнулся на покрытые лаком двери с желто-золотой вывеской «Бакалея Петера Нойпетера и Ко» и вошел в лавку. Оказавшись внутри сводчатого помещения, он сперва подождал, пока проворные продавцы в фартуках обслужат всех покупателей. Наконец, когда принцип старшинства был соблюден и пришел-таки его черед, паренек-продавец любезно спросил Вальта, что ему угодно. «Ничего, – ответил тот с максимальной кротостью, на какую был способен его голос. – Мне здесь предоставили для проживания chambre garnie, и я хотел бы лично засвидетельствовать господину придворному торговому агенту свое почтение». – Ему указали на стеклянную дверь хозяйского кабинета. Нойпетер – в шлафроке, на который пошло больше шелка, чем на воскресный наряд супруги шультгейса, – сперва закончил письмо, написанием коего был в тот момент занят, а уж потом обратил к квартиранту свое яблочно-красное, яблочно-круглое лицо.

Нотариус, вероятно, думал, что исходящий от него конский запах и стек в его руке произведут благоприятное впечатление, помогут разглядеть в нем рыцарственного всадника; но на придворного торгового агента – который неделю за неделей поставлял продукты самым выдающимся государственным деятелям и год за годом оставался их ревностным почитателем – шокирующий вид верхового нотариуса впечатления не произвел.

Он коротко и властно крикнул одному из пажей-лавочников, чтобы тот проводил молодого господина. Паж в свою очередь, добравшись до второго этажа, вызвал картинно-красивую, но очень печальную девицу и распорядился, чтобы она отвела господина со стеком на пятый этаж. Широкие ступени блестели, перила представляли собой чугунные цветочные гирлянды, всё было ярко освещено, дверные замки и рейки сверкали позолотой, у порогов лежали длинные пестрые коврики. По пути Вальт попытался порадовать и вознаградить молчаливую девицу, деликатно выразив желание узнать ее имя. Флора – пусть именно таким будет имя, под которым эта неприветливая красавица останется в памяти потомков.